Настасья Хрущева о том, что композитор вот-вот потеряет статус кумира интеллигентов
29-летнюю Настасью Хрущеву называют самым успешным петербургским композитором нового поколения. «Город 812» поговорил с ней о культуре, цензуре и смерти художника.
– Сейчас много говорят о взаимоотношениях государства и культуры. Позиция чиновников такова: надеяться на господдержку могут те, кто выполняет госзадание. Это нормальная форма отношений власти и художника?
– Начать нужно с вопроса – возможно ли вообще аполитичное высказывание в искусстве? Ответ – скорее нет, особенно в русской культуре. Всё русское искусство включает в себя политический вектор – например, вся наша классическая литература XIX века выстраивается вокруг поиска особого «русского пути». Но при этом если произведение может быть сведено к однозначному политическому высказыванию – скажем, «либеральная пьеса» или «музыка, поддерживающая власть», – для меня оно всегда недостаточно объемно и искусством не является. В любом тексте есть политическое измерение, но текст, сводимый к однозначному политическому посланию – не искусство.
– Можете привести пример из своей музыки?
– У меня есть «Русские прописи» – мантра для хора на тексты советских и российских школьных прописей (изначально написанная для спектакля Семёна Александровского). Я нашла в текстах прописей совершенно потрясающие примеры. «Какие города вы знаете? Какие города вы знаете? Какие города вы знаете? Москва, Москва, Москва, Москва» – это точная цитата, там вообще много повторов. Москва как архетип здесь и воспевается, и отпевается одновременно. Или – «Глубоки наши светлые воды. Глубоки наши светлые воды. Глубоки наши светлые воды. Мир на всей земле. Мир на всей земле. Мир на всей земле».
Как это должно звучать? Должно быть и страшно и прекрасно одновременно. По крайней мере, я закладывала оба смысла. Для меня «Русские прописи» – это реставрация русского культурного кода, русской культурной матрицы, мой взгляд на русский путь. Но здесь нет однозначного посыла, я за многомерность.
– Вернемся к госзданию на культурные проекты.
– Идея того, что от «правильно выбранных нот» зависит равновесие государства и миропорядка в целом, мягко говоря, не нова. На этом строится античная музыкальная эстетика, об этом пишет Платон, то же было в Древнем Китае. У государства должна быть культурная политика. Другое дело – насколько тонко, изобретательно или, наоборот, грубо и топорно она проводится. Но художник свободен в своем выборе – взаимодействовать ему с ней или нет, при этом сам процесс взаимодействия (или невзаимодействия, или противодействия) рождает особое пространство деятельности художника, создает возможности для его роста, добавляет ему объем.
Сергей Курёхин вообще в какой-то момент решил, что продолжаться как художник он может только в политике, которая стала единственной актуальной формой искусства, – очень петербургский парадоксальный жест, низводящий (или возвышающий?) как политику, так и искусство до акции «Ленин-гриб».
– Сейчас акция «Ленин-гриб» возможна?
– Нет, потому что идеи Курёхина в принципе невозможно продолжать – так же, как и идеи, например, Джона Кейджа. Я недавно увидела тему одной лекции – «Традиции петербургского нон-конформизма»(!). Продолжая Курёхина, можно упереться только в «традиции нон-конформизма», а это еще хуже, чем поставить ему бронзовый памятник. Но делать что-то дальше можно только глубоко осмыслив их опыт – и Кейджа, и Курёхина, и еще некоторых других, чьи открытия одновременно являются «закрытиями» – закрытиями целых эпох, схем, дискурсов.
– Сегодня петербургский парадоксальный жест – это ваша фейковая группа «ВКонтакте» «ARS BREVIS: кучка тленинградских композиторов»?
– В Петербурге есть особая энергия, он строится вокруг идеи пустоты – в том смысле, в котором Абрам Терц писал о «пустоте» Пушкина. Группа «ARS BREVIS: кучка тленинградских композиторов» с программой «Великие произведения разлагаются в течение 300–500 лет, а наши забываются уже на следующий день! Берегите экологию, заказывайте музыку у нас» анализирует современный музыкальный процесс через осмысление различных форм «пустоты».
– Так значит, музыка Моцарта уже умерла, а Шостаковича еще жива?
– Доктор Розенталь всех воскресит!*
– Недавно в БДТ состоялась премьера спектакля «Фунт мяса», где вы не только композитор, но и автор литературного текста, самой пьесы по «Венецианскому купцу» Шекспира. Как получилось, что вы стали еще и драматургом?
– Не люблю слово «драматург» и точно не отношу его к себе. В случае с «Фунтом мяса» я действительно написала словесный текст, но делала это, по сути, музыкальными методами. У меня даже не было ощущения перехода границы – тем более что несколько текстов мы уже написали до этого вместе с Сашей Артемовым для нашего независимого театрального проекта. При работе над «Фунтом мяса» вместе с режиссерами спектакля Владом Фурманом и Андреем Могучим мы пришли к идее словесных батлов, смысловых столкновений – это я и сделала, используя близкие композиторским методы работы.
– Какие пути есть у академического композитора сегодня?
– Академический композитор сегодня – это некая фикция. Непонятно, зачем он вообще нужен – не в социальном, а в экзистенциальном смысле. Мы живем в обществе художников. Никогда еще человечество не создавало такого количества текстов. Каждая страница «ВКонтакте» – эстетическое высказывание, причем отдельные страницы соцсетей мне кажутся достойными войти в историю искусства – если она вообще будет существовать дальше. Информационное пространство сегодня перенасыщено текстами, в том числе и музыкальными – в этом смысле порождение новых текстов как будто и не нужно, тем более что даже постмодернизм как стиль-направление-стратегия давно себя исчерпал.
Для себя я вижу путь через самоуничтожение себя как композитора – растворение в «неавторском». Это либо минимализм – с его новой ритуальностью, утверждением элементарного, медленным «разглядыванием» простых оборотов, либо – построение собственного музыкального текста на основе архетипических, «принадлежащих всем» оборотах и формулах. Через них я пытаюсь подключиться к надличному.
– Сделав художником каждого, социальные сети сводят все к элементарному?
– Скорее, к площадному. Композитор в скором времени совсем утеряет статус кумира интеллигентов, чьи юбилеи нужно отмечать уважительными аплодисментами в светлом культурном зале, и обретет намного более подходящее ему место уличного лицедея, жонглера, клоуна, который должен увлечь, завладеть вниманием площади (читай – аудитории YouTube). Не все лицедеи пророки, но площадь ближе к небу, потому что над ней нет люстры и потолка.
– Значит, самоуничтожение – единственный путь для художника? Что – писатели в классическом понимании, например, должны самоуничтожиться?
– Они не должны, их уже уничтожает Интернет. Впрочем, он же дает им новые возможности. Так, один из романов Александра Ильянена сделан из его же прекрасных и тонких статусов «ВКонтакте». А самоуничтожение – вообще достойный путь, вне зависимости от профессии.
– А что делать тем, кто еще хочет почитать современную литературу? Читатели тоже должны трансформироваться во что-то иное?
– Читатели постепенно трансформируются в писателей – хотят они этого или нет. «Общество художников», в которое входят абсолютно все пользователи социальных сетей, сейчас производит намного больше художественных текстов, чем способно переварить, – и это выдвигает более жесткие требования к автору, который хочет быть услышанным «на площади».
– Вы сами читаете простые традиционные тексты – романы, рассказы? Если да, то тут противоречие: вы производите сложное, а потребляете понятное.
– Сейчас я вообще с трудом читаю любую художественную литературу. Для меня «сохранились» всего несколько авторов среди огромного количества любимого раньше – Франсуа Рабле, Гоголь, Платонов, Саша Соколов. Так что не очень-то я и потребляю. А произвожу с 2013 года как раз очень понятное. По смыслу это стало чем-то более сложным, чем интертекстуальные интеллектуальные «полотна», которые я пыталась делать раньше, но для понимания (не как вербализации, а как инсайта) – проще. Вся моя музыка с того момента либо минималистична, либо основана на простейших, примитивных фигурах и формулах, на «плохих» стихах, на поиске новых смыслов в самом заезженном, стершемся от общего употребления.
Вадим Шувалов
* «Дети Розенталя» – опера Леонида Десятникова на либретто Владимира Сорокина. По сюжету ученый Алекс Розенталь, сбежавший от нацистов в СССР, клонирует композиторов Моцарта, Вагнера, Верди, Мусоргского и Чайковского.
