В наше, прямо скажем, непростое время, когда каждый театральный режиссер буквально на счету, мимо города Петербурга в очередной раз со свистом пролетел режиссер Петр Шерешевский
Он может поставить спектакль умный, сильный, яркий, да попросту добротный, а может провалиться с героическим треском. Ему удавалось победить далеко не самый простой материал – в свое время в карьере режиссера были превосходные “Чудаки”, “Вечный муж” и “Собачий вальс”. Горький, Достоевский, Леонид Андреев, на минуточку. И все воодушевлялись. А потом он сооружал “Самоубийцу”… и это было самоубийство. И все скисали.
А не так давно Шерешевский поставил загадочный опус под названием “Как ты belle…” – по пьесе собственного сочинения, ни сюжета, ни сокровенного смысла которой пересказать не возьмусь – как не возьмусь анализировать чужое сновидение, балансирующее на грани кошмара. Остается надеяться, что режиссер, отважившийся посредством того спектакля на некое важное для него интимное высказывание, добился необходимого терапевтического эффекта. Профессиональная репутация его тогда пострадала довольно сильно. Стабилизировать режиссерскую музу Петра Шерешевского – задача не из легких.
Но дело-то того стоит. Потому что если бы Шерешевскому удалось закрепиться на некогда им же самим достигнутых рубежах, в городе появился бы чрезвычайно интересный, самобытный режиссер. Один из немногих, под чьим руководством актеры (ранее ни в чем подобном вроде не замеченные) вдруг начинают убедительно изображать мыслительный процесс. Долго молчат о чем-нибудь не слишком простом. Переживают жизненный крах (на сцене, разумеется) тихо, неброско, без надежд на аплодисменты после дивертисмента. Или вдруг взрываются отъявленной буффонадой, мрачной и агрессивной, как сухая истерика. Нет, безнадежными тут выглядят не способности режиссера, а – всего лишь – его карьера. Господина землемера вызвали в Замок, но попасть в Замок все как-то не удается. Есть в этом что-то кафкианское.
Вроде бы – получилось. В конце прошлого сезона в Театре имени Ленсовета Петр Шерешевский выпустил спектакль под названием “Америка-2”. Пьеса популярной Биляны Срблянович написана “по следам” незавершенного романа Франца Кафки “Америка”. Разумеется, след в след пройти за Кафкой – дело гиблое (во всех смыслах), но рядом потоптаться – отчего же нет, даже мило. Как и персонажа кафкианской истории, героя Срблянович зовут Карл Россман. Он уже не робкий юноша, “лифтер, имеющий шанс получить местечко получше, благодаря протекции старшей кухарки”, он – преуспевающий яппи с “зарплатой, больше, чем у президента”. Но и для того, и для другого Карла “Америка” – мечта. К которой не приблизиться ни на шаг, даже находясь непосредственно в “лучшем городе Земли” (как говориться в пьесе), то бишь – в Нью-Йорке.
А в Нью-Йорке – Рождество (на сцену выходят два Санта-Клауса, Александр Новиков и Олег Федоров, “обсвечканные” гирляндами), в Нью-Йорке идет снег (Санты сыплют снег пригоршнями), в Нью-Йорке прошло около года со дня гибели башен-близнецов. Вот эта авторская ремарка – “прошло около года” – в спектакле не только озвучена (Шерешевский здесь вообще отменно работает именно с повествовательными кусками – будь то Срблянович или – особенно – Кафка), но и постоянно присутствует в подтексте. С единственно по-настоящему “американской” интонацией: внезапно посетившего острого чувства личной уязвимости. Так себе откровение. Называется, “открыли Америку”… Характерно, что конкретная история про 11 сентября в спектакле есть: брат героини, мойщик посуды, погиб во второй башне, даже имени его нет в списках погибших – нелегал; остались только желтые резиновые перчатки, которые ненароком торчат отовсюду (макабрические ассоциации со “скелетом в шкафу” приветствуются). Характерно, что сделать эту историю значимой сил не достает – сестра погибшего, русская модель Ирина (Лаура Пицхелаури) честно кричит, даже вроде бы на минутку прерывает бесконечную самодемонстрацию (модель и актриса ненароком меняются местами), но этот бурный выплеск остается еще одной неловкой имитацией положенных к воспроизведению эмоций. Глубокое чувство эта героиня способна испытывать только к хорошим сапогам. И правда хорошие, кстати.
Зацепиться “за актуальность” в спектакле не получается, хотя это вроде бы просто, но вместо простого у Шерешевского как раз выходит сложное: сочинить историю о глубинном ущербе, тревоге, экзистенциальной неуверенности, зыбкости существования как таковой. Смутное беспокойство Карла (превосходная работа Алексея Фокина), которое легко приписать издержкам трудоголизма, вирусной социопатии или попросту вынужденному общению с абсолютно несносным приятелем (Всеволод Цурило), жизнерадостным насекомым, – так вот это иррациональное беспокойство с неумолимой логикой приведет его сначала на платформу метро, а потом и вниз, на рельсы. Конечно, в какой-то момент откуда-то “из Замка” прозвучит весть: “Карл потерял работу”, но когда началось скольжение к смерти, и какой шаг стал роковым – на это нет ответа и быть не может. Нет, это не спектакль “о драме американского безработного”.
Современные балаганные двойники кафкианских мучителей, премило оборачивающиеся швейцарами, официантами, секретаршами, здесь недаром “плохие Санты” (всех играют Новиков и Федоров) – “дух нынешнего Рождества” издевательски недобр к героям, вот и елочка стоит какая-то лысая. Но спектакль Шерешевского пробует идти еще чуть дальше, хотя в отечественном театре дальше балагана, гротеска и смерти вроде бы ничего не припасено. “Изменилось предназначение человека…” – почти впроброс дается важнейшая реплика, – но также и “изменилось предназначение рая”. Уж и верно, нет ли другой какой-нибудь Америки? И на экране (среди множества видеоинсталляций в этом спектакле попадаются весьма остроумные) поверх наивного пейзажа Руссо появляются задумчивые рафаэлевские путти…
Что и говорить, молодому человеку со склонностью к подобным монтажным стыкам “протекции старшей кухарки” не видать, как своих ушей. Ну так Шерешевский не в Америку и уехал, а всего лишь в Новокузнецк, где возглавит театр. Далеко – но поделом. Господин землемер “всего лишь” попытался сделать быль – Кафкой.
