В этом году в Петербурге будет такое Восьмое Марта, которое мы заслужили: феминистский митинг на площади Ленина с боевым и запоминающимся лозунгом «Феминизм для каждой*!». (Обозначение «*» используется для указания инклюзивности: под женщинами подразумеваются также и транс-женщины, и прочие идентичности, не укладывающиеся в бинарную гендерную систему).
Начнём, пожалуй, с хорошего: например, согласованный митинг в Петербурге – дело далеко не лёгкое и не частое, так что стоит поздравить организаторов с тем, что появился легальный способ вывести людей на улицы и дать им высказаться. Также 8 марта – не просто повод покричать и продемонстрировать яркие плакаты, а нечто большее. Организаторки (будем называть феминисток так, как они этого хотят) позаботились не только о красивых афишах и флаерах, но и о программе с требованиями, о которых речь будет идти чуть позже.
Согласитесь, не каждый организатор митингов (например, Алексей Навальный) может похвастаться законностью мероприятия и одновременно ясностью посыла. 8 марта люди не будут думать, против чего они вышли на площадь – против коррупции, против Медведева или против Путина? – они чётко знают, что пришли бороться против патриархата и капитализма. Так указано и в программе: «Долой патриархат и капитализм! Да здравствует 8 марта!».
Однако, если немного забыть про радость за активисток и обратить внимание на собственно содержание феминистских требований, картина будет вырисовываться уже не задорно-оптимистическая, а по-настоящему пугающая. Полностью программу можно прочитать на официальных страницах в соц. сетях.
Прежде чем я пройдусь по пунктам политической феминистской программы, оговорюсь сразу: конечно, требования отмены «закона о пропаганде гомосексуализма» и прекращения пыток ЛГБТ-людей в Чечне – очень важные пункты, которые я разделяю. Или пункт «доступная среда для людей с инвалидностью» – да, обязательно. И да, мне тоже не нравится домашнее насилие (как и любое насилие в принципе). Проблема в том, что главные, самые «кровавые» и больные точки программы – не являются феминистскими по существу, а относятся, скорее, к либеральному дискурсу – незыблемости прав и свобод человека. Поэтому антимилоновские акции и митинги были внегендерными; акции и митинги в поддержку жертв пыток ФСБ у Соловецкого камня – внегендерные. И, на мой взгляд, акции против домашнего насилия тоже не должны иметь привязку к гендеру, потому что нет разницы между «мать бьет ребёнка» и «мужчина бьёт женщину». Иными словами, моральную и правовую несостоятельность пыток, побоев и преследований можно легко доказать и без феминизма.
А теперь к «чистым феминистским» пунктам, которые могут вас напугать.
«Харассмент должен стать административным правонарушением, а при отягчающих обстоятельствах — уголовным преступлением. Чиновники и работодатели, уличенные в сексуальных домогательствах, должны немедленно увольняться со своих постов».
Возможно, дело в моей безграмотности (а, может, в неопределённом юридическом статусе харассмента), однако непонятно, что организаторки пытаются внести в понятие «харассмент». При том, что они действительно не дают пояснению этому термину! Тогда поясняю сама: харассмент – это домогательства. Вам стало понятнее? Нет? Вот и мне тоже.
Из приведённого пассажа из программы митинга понятно только то, что харассмент – это какая-то абстрактная «фига», которую привыкли показывать начальники своим подчинённым и за которую «им никогда ничего не будет». Возможно, харассмент – это шлепок по ягодицам. Возможно, харассмент – это сальный комплимент (или сальный взгляд?). Возможно, харассмент – это неуклюжие ухаживания со стороны босса. Например, прикосновения экс-главреда Медузы к чужому телу феминистки посчитали харассментом, как я писала ранее. Однако и романтические смс-сообщения преподавателя ВШЭ Володина своим студенткам при отсутствии каких-либо «физических оскорбительных действий» – феминистки тоже сочли харассментом. Попытка Дональда Трампа поцеловать сотрудницу избирательного штаба – естественно, харассмент. И, конечно, Харви Вайнштейн – там вообще гремучий харассментский коктейль, в котором смешались все оттенки серого, от «склонения к сексу» до изнасилования.
Так что же такое харассмент – невинные слова или злые дела? На мой взгляд, это попытка расширительно толковать насилие. По крайней мере, в контексте требований феминисток – увольнять сотрудников (вмешательство в кадровую политику), штрафовать (вполне возможно просто «за слова», что недопустимо при свободе слова) и сажать (при отягчающих обстоятельствах – видимо, если пытался целовать пьяным).
В этом пункте феминистки не отличаются ничем от тех, против кого борются: посадить за «пропаганду гомосексуализма» – значит посадить кого угодно за что угодно; посадить за харассмент – значит посадить кого угодно за что угодно.
«Вместо борьбы с нищетой и сексуальной эксплуатацией, государство, устами Владимира Путина, обвиняет проституированных женщин в «пониженной социальной ответственности». Мы выступаем против их стигматизации. Ответственность за проституцию необходимо переложить с жертв сексуальной эксплуатации на сутенеров и клиентов».
В этом пункте феминистки хотят, чтобы в России была введена так называемая «шведская модель» секс-работы, когда преступником оказывается клиент, а не секс-работница. Но шведская модель на деле является точно таким же «соломоновым решением» как и криминализация секс-работниц. Их количество не столько уменьшается, сколько уменьшаются возможности отслеживания насилия в этой сфере: если клиент – потенциальный преступник, секс-работница чаще вынуждена соглашаться на незащищённый половой контакт (презерватив – очевидное вещественное доказательство, которое можно предоставить в суде). Не говоря уже о том, что при «теневой проституции» женщины вынуждены связываться с разными неблагонадёжными людьми, потому что организаций, где бы они могли работать добровольно и безопасно, просто не существует.
А существуют разве что кризисные центры, готовые оказать помощь женщинам, признающим себя жертвой насилия со стороны клиента (а не, допустим, жертвой государства, которое не обеспечивает её страховкой и средствами безопасности). Иными словами, это не только провозглашение запрета на свободу пользоваться собственным телом, но и троекратное феминистское «ура» торговле людьми – «шведская модель» вызывает большие вопросы и в европейских странах (о чём писала BBC ещё в 2016 году).
Кстати, пассаж про «проституированных женщин» дает представление о том, какие феминистки составляли это послание дремучему миру. Потому что далеко не все активистки стоят на позиции «нужно запретить покупать секс». Поборницы запрета на покупку секса – чаще всего приверженцы левой интерсекциональной идеологии, когда причиной всех бед и привилегий считаются богатые белые гетеросексуальные мужчины (они – начальники, они – владельцы всех судов-пароходов, они – символ сексисткой системы угнетения женщин).
И – наконец! – финал.
«Мы понимаем, что правящий режим богатых мужчин-сексистов проигнорирует наши справедливые требования. Реальные перемены в положении российских женщин возможны лишь при условии радикального изменения системы власти и общественной атмосферы в стране в направлении демократии и социального равенства. Феминизм должен стать не только культурным или правозащитным, но, прежде всего, организованным политическим и социальным движением.
Долой патриархат и капитализм!
Да здравствует 8 марта!»
Да! Вы не ослышались… Самое главное в правящем режиме, не то, что он имперский (или кроваво-гэбэшный – кому как), а то что во главе – богатые мужчины-сексисты! Вот если бы во главе была Ангела Меркель – совсем другое дело!
Если вы вдруг читаете этот текст, и вы – мужчина, у которого есть деньги, то вы, в сущности, ничем не отличаетесь от Шойгу, Суркова или Путина.
Впрочем, если вы женщина или небинарная персона, или мужчина, сочувствующий феминизму, я не буду агитировать «не идти на митинг 8 марта». Просто такое 8 марта не нужно никому, кроме людей, желающих штрафовать и увольнять за абстрактные харассменты, клеймить людей за то, что они вступают в интимные отношения за деньги. И пускай это всего лишь пара пунктов в списке «высоких благородных целей», но какой тогда смысл в благородстве и справедливости, если они соседствуют с посягательством на права человека: запретом на свободу слова и добровольных межличностных отношений без принудительных комсомольских собраний?
Проще говоря – если в сухом остатке «чистый феминистский протест» упирается в выше описанные пункты, зачем его поддерживать тем, кому всё ещё важны права человека?
Дина Тороева
