Сегодня существует специальная наука – террология. Она оперирует термином «оппозиционный терроризм», отделяя его от «государственного террора». Этот термин действительно более точен, чем принятое у историков название «индивидуальный террор», поскольку теракты готовились организованными и щедро финансируемыми группами. Скажем, на убийство Плеве партия эсеров потратила 75 тысяч рублей. На всю издательскую деятельность за 1902 – 1903 гг. – 58 тысяч.
Идеология русского терроризма
Практика оппозиционного террора XIX – начала XX века сильно отличалась от нынешней. Тогда боевики с целью возбуждения активности масс и давления на власть убивали отдельных ее представителей или взрывали правительственные учреждения, и уже значительно позже перешли к взрывам вокзалов, магазинов или поездов, сознательно ориентируясь на гибель ни в чем не повинных людей, чтобы сеять панику и создавать недовольство народа властью.
На практике это случилось во второй половине XX века, но идеология “чем хуже, в том числе для простых людей, – тем лучше” зародилась гораздо раньше. И зародилась в России. Точнее – в среде русской эмиграции.
В 1871 году Михаил Бакунин и Сергей Нечаев написали и издали “Катехизис революционера”. По катехизису, у революционера “нет другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа”. Отсюда не лишенный остроумия вывод: нужно всеми средствами усугублять народные беды и несчастья, “которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию”.
Правда, сил у Нечаева хватило только на то, чтобы убить студента Ивана Иванова, но теоретические основы были заложены. По словам Льва Троцкого, “русские марксисты готовы были всегда взять Нечаева под защиту от реакционных филистеров”. О русских народниках и анархистах и говорить нечего.
Основная идея бакунинско-нечаевского катехизиса: “Нравственно всё, что способствует торжеству революции”. Правда, идеи Бакунина встретили наиболее теплый прием не на родине, а в романских странах – Франции, Испании, Италии. Все-таки русский человек предпочитает более сложные рассуждения на тему морали и нравственности.
Один из авторитетнейших идеологов русского народничества Петр Ткачев в 1881 году написал статью с несколько эпатажным названием “Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России”. Ткачев уверял, что только террор, разрушая иллюзию неприкосновенности власти и освобождая людей от страха перед этой властью, способен “нравственно переродить холопа-верноподданного в человека-гражданина”. Этот мыслитель закончил свои дни в парижском сумасшедшем доме, что не помешало в советское время издать его собрание сочинений в шести томах.
Психология русского террориста
Особое место у террористов занимала идея жертвенности. Прошение о помиловании приравнивалось к предательству. По некоторым сведениям, убийца немецкого посла Мирбаха Яков Блюмкин, уже будучи чекистом, приходил в камеру к Борису Савинкову (на фото) поинтересоваться, не нарушил ли он этики террориста, скрывшись с места преступления. То есть казнь боевика имела не меньшее пропагандистское значение, чем сам акт возмездия в отношении представителя власти. Акт возмездия всегда носил несколько условный характер. Скажем, в 1905 году эсеровские боевики выслеживали Трепова, а по ошибке выследили министра юстиции Муравьева. Члены ЦК говорят, что министра юстиции вроде бы убивать не за что, да и не велика фигура. Но Савинков считает, что коли можно убить Муравьева, так отчего ж не убить. Муравьеву повезло: его отправили в отставку, “и покушение на него действительно потеряло смысл”.
Вообще разбираться в садомазохистской психологии террористов трудно – мало материала. Жизнь исполнителей, как правило, не предполагала написания мемуаров, а то, что есть, переполнено напыщенными высокопарными фразами. Особняком стоят “Воспоминания террориста” Савинкова, но в них слишком явно переплетаются мемуарист и беллетрист, автор “Коня бледного”. И все же интересно приведенное им письмо убийцы министра внутренних дел Плеве Егора Сазонова. Он убил двух человек – министра и кучера. Сам был тяжело ранен. Ожидал казни, которую неожиданно заменили каторгой. Что мучает его больше всего? Что, выступая на суде, он не совсем точно изложил партийные установки и “внес диссонанс в толкование программы”, который, впрочем, никто, кроме него, не заметил.
Впрочем, неправильно представлять себе террористов, особенно идеологов-эмигрантов, в виде каких-то бесчувственных машин. И человеческие эмоции были им не чужды. Например, лидер эсеров Михаил Гоц, узнав об убийстве министра внутренних дел Сипягина, “страшно волновался, кричал, радовался, как ребенок”. После убийства следующего министра внутренних дел – Плеве – эсеры, по свидетельству осведомленного жандармского офицера, устроили такую попойку, что пришлось вмешаться швейцарской полиции.
Только эсеры и только за 1905 – 1907 годы совершили 233 теракта, из которых только 11 приходится на долю Боевой организации. Основная масса проводилась местными боевыми дружинами, не контролируемыми центральным руководством и зачастую плевавшими на его решения.
Тут уж вообще сложно отличить идейных революционеров от идейных уголовников. В 1909 году эсеровский функционер отчитывается в расходовании 300 тысяч экспроприированных рублей: 52 тысячи украдены, 11,4 тысячи проходят по своеобразной статье “усошка”. Двумя годами ранее представитель крупнейшей московской организации признается, что из 47 тысяч рублей от “эксов” 15 – 20 тысяч делись неизвестно куда. На Совете партии в 1907 году один из членов ЦК прямо говорит, что “провокация, мошенничество, воровство, убийство, изнасилования т.д. – нередко входили в деятельность дружин”.
Разумеется, и среди высшего эсеровского руководства моральный уровень был невысок. “Я развратничал?! А другие?” – ответит Азеф на обвинения своего разоблачителя Бурцева, причем не по поводу провокаторства, а по поводу страсти к красивой жизни и красивым женщинам. Миф о кристальной честности и принципиальности революционеров – всего лишь миф. Нельзя убивать и грабить, оставаясь порядочным человеком, даже в самим собой придуманной системе ценностей.
Слеза младенца
Пожалуй, наиболее ярко лицемерие террористов проявлялось в вопросе о невинных жертвах. Известна история о том, что Каляев не кинул бомбу в карету Сергея Александровича, когда там находились его жена и племянники. (Один из племянников – Дмитрий Павлович – сам станет террористом, участником убийства Распутина.) Менее известно, что Каляев тут же поставил перед товарищами принципиальный вопрос: можно ли, убивая великого князя, убить и его семью? Если да, то он “на обратном пути из театра бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в ней находиться”. “Этот вопрос никогда не обсуждался нами, он даже не поднимался”, – пишет Савинков. Людям не приходило в голову, что великий князь может поехать в театр с семьей. Решили, что великокняжескую семью убивать нельзя. Интересно, что вопрос о гибели извозчиков народолюбцами вообще никогда не рассматривался.
Оппозиционный террор в начале XX века не приводил к огромному числу жертв, но исключительно из-за ограниченности технических средств и низкого интеллектуального уровня террористов. Эсеры использовали примитивную тактику наружного наблюдения: боевики устраивались извозчиками, продавцами газет и выслеживали маршрут передвижения жертвы. Приехав в Москву убивать великого князя Сергея Александровича, эсеры долго не могли выяснить, где он живет, хотя место жительство генерал-губернатора было известно каждому москвичу. Но боевики боялись навлечь подозрения лишними расспросами.
При этом в Петербурге они не побоялись сделать наблюдателем Абрама Гоца, который тут же вызвал подозрения городового своей, так сказать, неславянской внешностью, нехарактерной для тогдашних извозчиков, называемых в народе “ваньками”. На свое счастье, материалист Гоц, не моргнув глазом, перекрестился и отправился отбывать бессрочную каторгу чуть позже и по другому поводу.
Когда в 1908 году эсеровский террор пошел на убыль, Савинков, ранее отрицавший возможность убийства жены и племянников великого князя, стал носиться с прямо-таки бенладеновской идеей: построить аэроплан, который сможет поднять большой груз динамита и, стартовав в Швеции, Норвегии или Англии, долететь до Петербурга и разрушить все царскосельские или петергофские дворцы. Зимний не рассматривался, видимо, из эстетических соображений. К счастью, строить аэроплан взялся живший в Германии изобретатель-самоучка с подозрительной фамилией Бухало, так что выделенные ему 20 тысяч рублей пришлось списать по одной из знакомых статей расхода – “неизвестно куда” или “усошка”.
Террор ради террора
Надо учитывать, что в сравнении с максималистами или анархистами эсеры были еще относительно приличной партией, признававшей, что террор надо прекратить после завоевания политических свобод. И народовольцы, и эсеры публично осуждали террор в свободных странах – убийц президента США Гарфилда, французских анархистов, взрывавших рестораны и кафе, где собиралась буржуазная публика. Впрочем, это была точка зрения претендующей на некоторую респектабельность партийной верхушки.
Точка зрения, которая, например, глубоко возмущала боевика Каляева, видевшего в ней заискивание перед европейским общественным мнением. Я не брошу бомбу в кафе, говорил он, но и не мне осуждать. Те, кто взрывают кафе, мне более товарищи, чем те, ради которых мы делаем подобные заявления. Большинство членов Боевой организации поддерживало Каляева.
Русские анархисты, естественно, шли по пути европейских, которым, в свою очередь, указал дорогу русский помещик Бакунин. Некие анархисты-“безначальцы” писали в своем печатном органе “Безначалие”: “Блажен тот, кто бросит бомбу в Земский собор в первый же день открытия его заседаний”. (Их французский коллега Огюст Вальян в 1893 году бросил бомбу в зале Палаты депутатов.) Только в Екатеринославе анархисты за один год совершили 70 терактов. Они же первые в России применили так называемый безмотивный террор. Решили бросить бомбу в министерский вагон, а, узнав, что министр в поезде не едет, забросили ее в обыкновенный вагон первого класса – рабочий класс в первом классе не разъезжает. От таких терактов, как и от аэропланов, до современного терроризма – уже рукой подать. Чуть напрячь воображение и чуть усовершенствовать технику.
Важный факт: пик террора пришелся на 1906 год – самый свободный год в истории дореволюционной России. Тогда даже большевики издавали легальные газеты, в которых разжигали классовую рознь и призывали к свержению существующего строя. Эсеровское руководство в парижских кафе дважды принимало решение приостановить террор, но он только усиливался. Местные боевые дружины не могли остановиться: террор становился образом жизни, существуя ради самого себя. Основными жертвами становились нижние полицейские чины, а порой просто идейные противники. О первоначальной задаче – поднять массы на борьбу за свободу – давно забыли. Джинн был выпущен из бутылки.
Даже при желании правительству было не с кем и не о чем вести переговоры. Никакие уступки, никакие послабления режима не могли остановить террор, а лишь усиливали его, демонстрируя слабость власти. Какие-то плоды приносила только беспощадная борьба с терроризмом и революционным движением. “Сперва успокоение, потом реформы”, как говорил Столыпин. Правда, до реформ дело так и не дошло.
