В советские времена в ходу была поговорка: «Курица не птица, Болгария не заграница». Нынче место Болгарии у петербуржцев прочно заняла Финляндия – ездим туда на шопинг, откатываем за час шенгенскую визу, пользуемся финскими аэропортами, потому что дешевле, чем «Пулково». Общие для всех эмоции: удивляясь себе, по ту сторону вдруг становишься дисциплинированным сверх меры водителем, а пересекая границу обратно, вздыхаешь печально, потому что только что был ровный асфальт и чисто, а тут вдруг опять! И жмешь на газ.
Между тем, если «выскочить из колеи» и посмотреть на придорожные финские пейзажи именно как на заграницу, много мыслей можно для себя высмотреть. Выскочить из колеи вообще бывает полезно. Если не на запредельной скорости.
В полутора сотнях километрах от Хельсинки, в 30 км от Коувола есть фабрика-музей «Верла». Наши северные соседи целый промышленный городок – лесопилка, мельница, бумажная фабричка, конюшни – превратили в городок музейный, который продолжает исправно пополнять казну и кроме этого является предметом гордости финнов, потому что в 1996 году включен ЮНЕСКО в список охраняемых памятников мировой архитектуры.
У нас на промышленном оборудовании, которое и для экспонирования-то нужно было бы подремонтировать, еще кое-где работают, но уж как только совсем припрет – старье сразу в хлам. А рачительные финны вовремя поставили диагноз этому производству и перепрофилировали его из промышленного – закрыли чуть не общим демократическим голосованием в 1964-м – в музейное: восемь лет спустя здесь был открыт первый в Финляндии заводской музей.
Представление о быте пролетариев и мелких буржуинов начала прошлого века у нас откуда-то имеется. Практически против воли сложилось – из осколков впечатлений от наших музеев революции, школьных уроков «гуманитарного цикла» и кадров советского кино. Заглянуть же на рабочее место (и застать там за работой) какого-нибудь будущего смутьяна и партработника нам так никто и не предложил. Финский музей помогает восполнить этот пробел.
Забавный фольклорный мужичок в сюртучке-безрукавке и берестяном картузике проведет вас по всей технологической цепочке. Начиная от приемного склада, что находился на реке чуть выше по течению и куда сплавляемые бревна поднимались подъемником на лошадиной тяге, и заканчивая цехом, где готовую продукцию упаковывали в 200-килограммовые пакеты, чтобы отправить в Россию, Европу или Америку. На каждом этапе экскурсии есть чем утолить внезапно просыпающееся детское любопытство, потому что все происходящее механически наглядно и не скрыто лукавством компьютерных технологий. Уж если полуметровые чурки размалываются вдребезги без помощи какого-либо электричества – так, что древесная каша просто стекает сама туда, где, собственно, ее и начнут превращать в иную субстанцию, – то это «весомо, грубо, зримо» по сию пору. И демонстрирует силу человеческого гения ничуть не меньше, чем какой-либо сегодняшний умонепостижимый и глазонеразличимый чип.
И все же кульминация «техпроцесса» экскурсии находится в самом тихом месте. Там, где больше 50 лет бессменно «простояла на трудовой вахте» некая Мария Матссон. Работа у нее была немудреная – взвешивать листы готового картона и сортировать соответственно весу в разные пачки. Всего и делов. И так полвека. С 1884-го по 1936 год. Изо дня в день.
Люди моего поколения хорошо знакомы с мифами о стахановцах, которые устанавливали свои трудовые рекорды, окруженные безымянными подручными. Тут другая история. Мария Матссон памятник себе сделала сама – вытоптала лунки-впадины в полу. Напоминает истертые тысячами и тысячами ног ступени в каком-нибудь людном месте. Только здесь топтался – работал! – один-единственный человек.
Конечно, в голову не может не прийти ерническая мысль про то, что лучшего места, куда приводить нерадивых школьников, не найти: «Будешь плохо учиться – вот так же уныло придется работать!» Однако сквозь это невольное подростковое хи-хи на удивление прорастает какое-то более взрослое чувство. Во всяком случае, цинизм рассеивается тут сам собой, очень скоро и бесследно. Многие из нас не в силах уйти за флажки, которые каждый сам для себя и развесил, не замечая, что топчется на месте. Бесследно. А вот честное и бесхитростное полувековое топтание Марии Маттсон, ее следы – способны открыть каждому глаза на самого себя.
Собственно, рабочее место Марии Маттсон и есть сердце этого музея. Ведь всякий музей, в конце концов, призван всего лишь напомнить человеку о том, что время – течет. И течение это оставляет след.
Владимир Петров
