Сносив за целый день ноги и изголодавшись в Париже, наткнулась на уличное кафе Pouchkine. Пушкин, догадалась я, значит, судьба. Меню предлагало салат Иван Грозный (terrible) – побоялась, Цезарь-Пушкин – обиделась за наше все, икра ложками, блины и ничего, как назло, французского. Сил брести до следующего общепита уже не было, и я остановилась на борще.
Вся площадь у Церкви Мадлен вытянула головы – гуськом сначала вынесли белую накрахмаленную скатерть. Потом торжественно подали борщ в глубокой хохломской миске, на хохломской тарелке лежали пампушки с маком и тмином, в хохломской розетке белела сметана.
Это было натурально как в оперетте, не хватало только медведя с балалайкой. Из недр кафе по очереди выходили официанты, повара, уборщицы, гарсоны и издалека с интересом меня разглядывали. Ну и я не оплошала, пару ложек опрокинула на грудь. От волнения, боясь уронить статус поклонницы Пушкина.
За соседними пластиковыми столиками без всяких скатертей весело пили вечерний кир элегантные парижские пенсионерки, хохотали и разглядывали в айфонах что-то совершенно неприличное и французское. Так хотелось быть похожей на них…
Вот тут я впервые конкретно прочувствовала, что у России свой путь, особенный…
Да, и кстати, не надо класть в борщ куски яблок!
Ирина Бондаренко
