Этот год, равно как и предыдущий, народный артист России Валерий Гаркалин забудет не скоро. Если вообще забудет. Беды сыпались на него одна за другой. Два инфаркта и три минуты клинической смерти. Тогда артиста буквально с того света вытащила жена, с которой он прожил вместе почти тридцать лет. Два месяца назад Гаркалин лишился и ее. В день своего 55-летия артист приехал в Петербург и рассказал о том, что он видел после смерти и как пережил кончину близкого человека.
Сюрпрайзов больше не будет
Меньше всего Валерий Гаркалин напоминал именинника. Черные брюки, такой же черный свитер, взлохмаченная кудрявая голова, посеревшее лицо. Через полчаса он выйдет на сцену и будет самозабвенно смешить зал, играя в спектакле “Муж моей жены”. Никто и не догадается, что после скоропостижной смерти супруги слово “жена” вызывает у Гаркалина почти физическую боль. Но выход на сцену будет только через полчаса, а пока Гаркалин сидит в гримерке и как-то покорно отвечает на поздравления коллег, безжизненно смотря при этом в пол.
– Раньше я свой день рождения всегда праздновал дома, в Москве. Никуда не выезжал. Но около месяца назад умерла моя жена, и поэтому я, и поэтому я… Моя жизнь изменилась. И то, как я сейчас живу, с большой натяжкой можно назвать жизнью. Я продолжаю по инерции что-то делать, совершать какие-то поступки. Катеньки нет больше, и я решил не сидеть дома, а взять Катиных родителей и привезти их в Петербург. И заодно порадовать местных зрителей замечательным спектаклем, который мы очень редко здесь играем.
Гаркалин упорно смотрит в пол. Его тонкие руки кажутся прозрачными из-за чернично-черного свитера. Гаркалин даже не реагирует на звонок своего внезапно проснувшегося сотового телефона. Он говорит, иногда сбивается и тогда несколько секунд молчит.
– День рождения… Это первый год, когда я утром проснулся и не увидел возле себя подарка. Каждый год в этот день я знал, что будет что-то необычное. Как говорит современная молодежь – сюрпрайз. Да, тут Катя всегда была изобретательна. И поэтому вспомнить какой-то особенный подарок я не могу. Каждый год было что-то необыкновенное.
Сцена дает передышку сердцу
– Сейчас такое непростое для вас время. Что помогает не опустить руки?
– Дочка у меня, девочка замечательная совершенно. Оказалась такая сильная, все на себя взяла. Как только случилась со мной на спектакле в Литве эта беда: один инфаркт, потом сразу другой, – Ника тут же прилетела, бросила все. И так потрясла меня. Я ведь жив остался, правда, побывал три минуты на том свете, с остановленным сердцем, но все равно… Могла бы и не приезжать, все было уже позади. Но она примчалась. Катенька была со мной. И они вместе меня выхаживали. Ну, видимо, этот стресс ускорил болезнь жены, этот рак.
Катя все тридцать лет так беззаветно любила меня… Так странно, когда мужчина это говорит, но я за ней был – как за каменной стеной. А теперь мне помогает Ника. Я попросил ее ко мне переехать. Она с молодым человеком, но неважно… Та жизнь сломлена, и ее не восстановишь, надо привыкать к такой семье. Но они мне нравятся, они такие заботливые, буквально преследуют меня своим вниманием. Ника повесила дома бумажки, где написано, какие продукты мне можно, какие нельзя, сколько калорий необходимо. Она в курсе всего.
– Не тяжело сейчас играть комедийные вещи, смешить людей?
– Нет. Это профессия. Здесь не должно быть ничего частного. Катю я похоронил 15 февраля, а на следующий день здесь, в Петербурге, был объявлен спектакль. И мы с дочкой вылетели. Она меня поддерживала, чтобы ничего не случилось с моим сердцем. Все-таки сосуды еще слабые, и горе могло повредить. Я вышел на сцену ДК имени Горького, я играл. Можно сказать, что сбежал в ирреальность театрального мира. И эти два часа принесли мне хоть какое-то, хоть малое облегчение. Эта игра помогает хоть на секунду дать передышку сердцу. Потому что сердце страдает безумно.
Валерий Гаркалин замолчал. В тот момент он был похож на человека, который полной грудью вдохнул воздух, а выдохнуть так и не смог. Он внимательно прислушивался к вдруг зарядившему дождю и крепко держался руками за край стола.
– Я вообще теперь не могу понять, что стало с моей верой. Как-то все пошатнулось. Несправедливость этого ухода, внезапность. Кате даже не дали времени побороться. Не знаю…
– А если предположить, что такая судьба дана вам не впервые. Верите в реинкарнацию, множество жизней?
– Реинкарнация… Люди придумывают какие-то сказки, чтобы хоть как-то утешить себя. Может быть, конечно, мы еще встретимся в другой жизни. Не знаю. Но мне кажется, что все эти мысли – лишь попытка утешить горе, которое ничем утешить нельзя. Да, говорят, что люди, которые столько лет счастливо прожили вместе, могли быть знакомы и в прошлой жизни. Но, когда я женился на Кате, я меньше всего думал о какой-то мистике. Я так далек был от всего этого оккультизма. Я просто любил ее.
Три минуты любви и нежности
– Вы три минуты были в состоянии клинической смерти. Что-то успели увидеть там?
– Было какое-то изменение пространства. Потолок операционной комнаты превращался во что-то вроде трубы. Как будто это не комната, а какой-то подземный ход. Ломалась реальность. Так мне кажется. И откуда-то взялось острое чувство любви и нежности. За этой любовью так хотелось уйти. Эта была та любовь, которую мы ищем в этой жизни, а получаем лишь крохи. А там она дается в таких огромных порциях. Нет, мне было не страшно. Наоборот – чувствовал облегчение. Боль, которая была в сердце, которая началась еще во время спектакля, вдруг прекратилась, и я понял, что если пойду за этой любовью, за этим чувством, физических мучений больше не будет. Но врачи завели сердце, достали эти утюги, дефибриллятор, нажали на грудь. И все разбилось, раскололось, все исчезло – и я опять в палате. И снова дикая боль. Возвращение к боли – это и есть возвращение к реальности, в плоть. Плоть – это боль. Я понял это. И если верить в душу, то моя душа испытывала тогда облегчение. Облегчение, что все это наконец закончилось.
– Вы больше не боитесь смерти?
– Нет. Я ее, в общем-то, никогда и не боялся. Я знал, что это не конец, это какой-то переход. Не может быть, что мы лишь результат эволюции. Наверно, там заканчиваются все заботы, страхи. Я часто думаю об этом сейчас. Но так сложно поверить в то, что Катенька где-то там, где нас нет, и ей хорошо. Нам плохо здесь без нее, и думаю, что ей тоже. Если она вообще способна осознавать что-либо, если она вообще есть. Я подозреваю, что ее нет нигде. Есть такое подозрение. Может быть, пройдет время, и я перестану так пессимистично рассуждать. Какой-то знак мне будет, символ, который поможет мне обрести себя и поверить в то, что Катенька…
Гаркалин так и не смог договорить. Он провел рукой по лицу и попытался как-то вымученно улыбнуться. Улыбка не удалась.
– А как же сны? Ведь во сне можно увидеть близких людей, которые ушли.
– А сны – это продукт наших переживаний. Это подсознание. Это то, что мы хотим видеть. Мне Катенька снилась после смерти. Однажды она приходила и плакала, однажды она вообще не обращала на меня внимания. Это какие-то обиды, которые помню я, а не она. И плачет она, потому что я страдаю теперь, что так часто напрасно ее обижал. Теперь это чувство вины во мне развивается, и именно это является предметом моих сновидений. Это все про меня, это не про Катю. Если бы я хоть раз в своей жизни предчувствовал событие или что-то видел, я бы сказал: да, это есть. Но я и этого не испытывал никогда! Вот с Катей ушел целый мир, в котором я был, в котором я отражался. Мы были так близки друг другу. А теперь я лишился всего мира.
Катерина Кузнецова
