6 декабря стартует самый независимый кинофестиваль в России – «Артдокфест». В Москве картин покажут много. В Петербурге мало – и только в одном кинотеатре. О том, что происходит в российской документалистике, мы поговорили с президентом фестиваля, режиссером и продюсером Виталием МАНСКИМ.
– В Петербурге что покажете?
– В отличие от Москвы, где мы покажем в этом году 135 фильмов, в Петербурге, в одном маленьком зале «Англетера» мы имеем возможность показать лишь конкурсную программу «Артдокфеста». А она, разумеется состоит из картин наиболее ярких, наиболее знаковых. То, что я использую эпитеты в превосходной степени, говорит о том, что каждая картина в чем-то особенна. И в этом смысле их довольно сложно встраивать в некую единую тенденцию. Есть и такие достаточно интимные истории, как «Наследство», в которой рожденная в России украинка по происхождению, а ныне француженка снимает картину о своей персональной аутентичности ради того, чтобы объяснить сообществу, в котором она ныне живет, чем же между собой отличаются русский, белорус и украинец.
Есть в программе, например, картина датских кинематографистов «На краю свободы» о руферах. В фильме две параллельные истории, два героя: один в Москве, другой в Киеве. Никакого политического контекста в картине нет. Просто мы вместе с героями проживаем какой-то определенный этап их жизни, которая может оборваться в любую секунду в силу экстремальности дела, которому они посвящают свои молодые годы.
– А зачем мне как зрителю смотреть кино про руферов, которые бессмысленно рискуют своей жизнью?
– А вам как женщине, как матери не любопытно понять некую мотивацию людей, принимающих решение рисковать своей молодой жизнью? Может быть, она есть? Или вы по определению им в этом отказываете? Да, я тоже не понимаю, зачем люди это делают. Но тем важнее для меня было посмотреть эту картину.
Как раз это одна из функций документального кино – расширение наших персональных опытов, недостижимых для нас в силу тех или иных причин. Это и экстремальное руферство, и просто наблюдение в окно собственной квартиры на протяжении года за жизнью отдельно взятого автомобилиста, как это сделал Михаил Горобчук, автор фильма «Пятерка». Кто из нас – я точно не могу – готов посвятить год жизни созерцанию вида из окна? А 40 минут фильма дают мне такую возможность. Или «Осел», картина выдающегося театрального режиссера Анатолия Васильева о смысле жизни и судьбе самого обычного осла.
В этом, повторюсь, и уникальность настоящего документального кино – в том, что оно предлагает совершенно новые опыты мышления, суждения, способы созерцания, постижения жизни. Как в картине голландского документалиста Джессики Гортер «900 дней», которая еще пять лет назад меня поразила.
– 900 дней ассоциируются с блокадой.
– Она и есть о блокаде. Картина была в конкурсе «Артдокфеста», получила приз. И справедливо. Я помню реакцию людей на нее, в том числе Светланы Сорокиной, петербурженки по рождению. Казалось бы, мы уже все видели и знаем про блокаду Ленинграда, уже ничего не осталось за скобками. И тем не менее «900 дней» стали для меня и для многих других абсолютным шоком. И сейчас мы покажем в Петербурге новую картину Джессики «Красные души», которая, если говорить формально, посвящена теме сталинизма. Опять же, казалось бы, что мы, пережившие перестройку, имеющие в истории своих семей эту родовую травму, что мы еще не знаем о сталинизме?
– Эта картина предлагает как-то иначе взглянуть на известные вещи?
– Да, она дает нам возможность взглянуть на сталинизм не столько как на родовую травму, сколько как на неизживаемый ген рабства, который заложен в нашем народе. Многие из нас, казалось бы, духовно освобождены, но в глазах голландского документалиста ген рабства не выжигаем, не вытравляем. И Джессика настолько тонко, не плакатно, не карикатурно проводит параллели между процессами 30-х годов и нынешними, что становится страшно.
– Я не увидела фильма «Красные души» в петербургской программе.
– Эту картину мы получили в последнее мгновение. Мировая премьера картины только что прошла в конкурсе главного международного фестиваля документального кино IDFA в Амстердаме. Нам удалось убедить Джессику Гортер, продюсеров и дистрибьюторов, что картину необходимо показать здесь и сейчас, и они пошли на такой достаточно радикальный шаг – отдали второй показ в Россию, хотя, возможно, это помешает им продвигать картину на других европейских фестивалях.
Вообще, удивительно, что картины ведущих авторов мира, которые посвящены либо России, либо русской теме, у нас практически нигде, кроме как на «Артдокфесте», не востребованы. И уж тем более российскими телеканалами. На мой взгляд, это очевидное преступление, если называть вещи своими именами. Эти фильмы идут на основных телеканалах мира, с успехом идут в прокате, получают огромную прессу в других странах, у которых есть свои проблемы, но тем не менее им хочется понять, что происходит в нашей стране. А там, где эти картины необходимы как воздух, они не востребованы. Ведь что такое показ в небольшом зале «Англетера» в течение одного сеанса? В многомиллионном Петербурге? Это ничего.
– По-моему, очень много стали снимать картин о жизни на Севере, в Туве, на Алтае, на ферме под Псковом, да где угодно, лишь бы не в Москве и Петербурге.
– Я думаю, что авторы в каком-то смысле опасаются столиц. Там так или иначе возникают наиболее актуальные, наиболее насущные вопросы сегодняшнего момента, а авторы в целом боятся впускать в свои фильмы актуальность, именно потому что в России нет никакой возможности в таком случае быть предъявленными широкой аудитории. А у авторов все-таки не хватает самообладания потратить год, а иногда и больше, и сделать картину, которая будет абсолютно не востребована в стране, в которой он живет.
Невостребованность дома – куда более важный элемент, чем показ его фильма за границей. Поэтому российские авторы постепенно уходят как от актуальности, так и, как следствие, от энергетики столичного пространства.
– И ищут актуальность в вечном?
– Я думаю, что мы вообще переходим в эстетику советского кинематографа, когда самым радикальным было поэтическое кино, предлагающее более отстраненный взгляд на актуальные вопросы, поскольку актуальные вопросы были сняты с повестки дня на законодательном уровне. Мы к этому приближаемся. И, собственно, об этом говорили и на только что прошедшем в Петербурге Культурном форуме. Уничтожение министром культуры документального кино как пространства не только актуального, но и летописного, описывающего историю страны, проходит весьма успешно.
– А мне интересен взгляд в вечность.
– Но ведь обращение в вечность не отрицает актуальности произведения. Допустим, картина Герца Франка «Высший суд», снятая в 1987 году, – возможно, одна из самых актуальных документальных картин последних десятилетий, она поставила на повестку дня вечный вопрос права государства на смертную казнь. Надо сказать, благодаря в том числе этой картине смертная казнь была отменена вначале в Советском Союзе, потом в России. Или знаменитая латвийская картина «Легко ли быть молодым?». Если ее посмотреть сейчас, то мы видим: более половины картины находится в пространстве актуальности. Но при этом она является уникальным документом времени, слома, входящего в жизнь нового поколения. Поэтому коммуникация с вечностью этой картины определена в первую очередь ее актуальностью.
– Вы сказали о смертной казни, и я вспомнила программу китайского телевидения, в которой ведущая беседовала со смертниками, а потом зрителям показывали их прощание с родственниками перед казнью. Вам не кажется, что вот на такое надо наложить табу?
– Пару лет назад на каком-то фестивале я видел фильм об этой программе, а потом посмотрел и саму программу. Честно говоря, меня поразил факт существования этого цикла. Своей циничностью. Если говорить о табуированности, то у меня есть давно мною озвученный тезис, что в документалистике допустимо все. Но говоря «все», я имею в виду, что когда заходишь за какую-то грань, ты должен понимать, что цель не всегда оправдывает средства, что все-таки средства надо соразмерять с целью.
– Может, у авторов этой программы была цель более высокая – а не просто потворствовать любопытству зрителей.
– Нет, я думаю, цели, озвученные ведущей программы – это все от лукавого. Потому что очевидно: главная цель создателей программы – увеличить аудиторию и продажу рекламного времени. Вот и все.
– В одном выпуске показали смертника, к которому никто не пришел попрощаться.
– А была сцена, когда пришли родственники и плюнули в лицо преступнику.
– Может, это своего рода шокотерапия?
– Тогда давайте проводить казни на площадях. Практически эта программа своей брутальностью приближается к этому.
– Опять о табу. Пару лет назад у нас показали «Акт убийства» Джошуа Оппенхаймера. В чем смысл таких картин для вас?
– Я все же полагаю, что Оппенхаймер сделал картину о смысле жизни. Пусть даже используя вместо красок человеческую кровь. Лично у меня после просмотра этого фильма повысилось понимание ценности жизни, как, впрочем, это происходит, когда я смотрю хроники холокоста. Но наверное, здесь вступает в силу призма, через которую тот или ной субъект смотрит на объект. Но если продолжать разговор о табу и пограничностях, то для меня, например, таковой является и локальная картина «Кино для Карлоса», которую мы тоже покажем в Петербурге.
– Это же кино о младенце! Что может быть более мирным?
– Да, это дебют молодого режиссера (Ренато Боррайо Серрано. – Ред.) родом из Гватемалы, кажется, который женился на русской девушке и родил сына. И вот он снимает свою жену, ребенка, но в первую очередь бабушку и дедушку этого маленького Карла (бабушка не очень рада, что внук родился смуглым, дедушка хочет выпить за здоровье Карлоса, а ему не разрешают. – Ред.). С одной стороны, картина потрясла меня своей интимностью и в то же время кинематографической объемностью. А с другой стороны, у меня возникла мысль: а я бы хотел увидеть такой фильм, если бы, допустим, мой папа в 1963 году задумал снять фильм про мое появление на свет? Про моих бабушку и дедушку, про конфликты и проблемы, которые были, как я знаю по каким-то семейным отголоскам? Для меня это открытый вопрос. Может быть, в чем-то нам надо все же оставаться в иллюзиях? И достаточно фотографии, где счастливые бабушка-дедушка и маленький внук смотрят в объектив фотоаппарата? Может быть, это лучше, чем понимание всех сложностей обстоятельств и противоречий, которые ты получаешь благодаря такому объемному, яркому кинематографическому произведению?
– Не считая «Процесса» Аскольда Курова, таких провокационных картин, как «Акт убийства» или «Самозванец», нет на нынешнем «Артдокфесте». Это показательно.
– «Артдокфест» предельно точно и гибко реагирует на то, что происходит в актуальном мировом кинематографе, действующем в зоне русского языка и русской тематики. Если бы такие картины появлялись, они были бы показаны на «Артдокфесте». Незамедлительно. И то, что их нет, говорит о том, что таких фильмов в 2016 году снято не было. Это действительно отражение процессов, происходящих в индустрии. Причем под словом «индустрия» я подразумеваю и производство фильма независимым режиссером на свой айфон.
– Вы говорите, что наша документалистика возрождает эстетику советского кинематографа. То есть вновь появится кино про то, что «человек – это звучит гордо»?
– Этим как раз занимается Дмитрий Васюков, чью картину «Другая жизнь» мы покажем на «Артдокфесте». В свое время его цикл документальных фильмов «Счастливые люди» совершенно неожиданно для многих получил премию «Лавровая ветвь» (национальная премия в области неигрового кино и телевидения. – Ред.). Сериал оказался очень востребован. И не только российским зрителем, не случайно Вернер Херцог выпустил в мировой прокат адаптированную европейскую версию сериала под своим брендом «Вернер Херцог представляет». То, что запрос на такое вдохновляющее кино есть, подтверждают и десятки тысяч ежемесячных просмотров на ютубе «Счастливой жизни», которая была снята несколько лет назад. И то, что «Другая жизнь» была поддержана сотнями людей, которые в нее вложили свои деньги через краудфандинг. И то, что по активности покупки билетов на «Другую жизнь» в Москве мы уже поняли: нужно провести дополнительный показ в кинотеатре «Октябрь», а это, между прочим, три тысячи мест.
– И что они увидят? В чем уникальность «Другой жизни»?
– Это фильм об Алтае. О драме человека и природы. Зрители увидят достойную и честно изображенную жизнь человека в нашей стране. Важны оба составляющих моего определения – «достойно» и «честно». Потому что телевидение предлагает нам некие аналоги достойности, но делает – это тоже можно воспринимать как мое заявление – нечестно. Мы не верим тому, что видим на наших телеэкранах. А вот в фильмах Дмитрия Васюкова верим и автору и героям. Нам очень важно получать в том числе и позитивные сигналы о нашей пусть непростой российской действительности. А в этой картине есть и счастье, и поиск, и трагедия. И все это сделано с большой, может быть, даже отчасти гипертрофированной любовью по отношению к людям и к пространству, в котором был снят фильм.
И в связи с этим я не понимаю, почему Дмитрия Васюкова не поддерживает Министерство культуры. Тогда зачем в России вообще существует этот институт, если он отмахивается от таких проектов, которые не идут вразрез с государственной культурной политикой? Даже если предположить, что Васюков не обратился за поддержкой в Минкульт, чиновники этого министерства должны были поднять задницы, найти Дмитрия и выделить ему бюджет на «Другую жизнь».
Елена Боброва
