Россия, как известно, поднимается с колен, но интеллектуалам кажется, что делает она это не слишком ловко. В чем эта неловкость состоит, Online812 решил объяснить Дмитрий ГУБИН – колумнист и телеведущий, человек, живущий в Петербурге, но работающий в Москве, которого писатель Дмитрий Быков, несмотря на незначительную разницу в возрасте, называет одним из своих учителей.
Христос остановился в Бресте
– В чем разница между руководителями сегодняшними и советскими?
– В вере в пропагандируемые идеи. Я помню, как последний председатель КГБ Крючков, уже после ГКЧП и отсидки, с искренней убежденностью доказывал мне эффективность советской экономики. На основании того, что, вот, башмаков в СССР производилось больше, чем в США. Сегодняшняя же власть ведет себя как торгаш, сбывающий заведомо просроченную колбасу. Торгаш знает, что колбаса тухлая, но знает, что ее все равно слопают, потому что на ней написано “кремлевская” или “российская”. Это как вечный спор западников и славянофилов, космополитов и патриотов. Но власти в России не имеют ни те, ни другие, потому что смысл власти в России – это выгода. А выгоднее всего в России быть циником, выдающим при этом себя за патриота.
– Но ведь власть – это производное от народа?
– Совершенно верно. И в этом смысле народ заслуживает свое правительство. К сожалению, азиатская готовность к рабству, к несвободе и к неравенству была и остается отличительной особенностью русских.
– Значит, и вашей лично тоже?
– Я не вполне ощущаю себя русским. Это можно назвать “транснационал”, по аналогии с транссексуалом, каковым является мужчина в теле женщины или женщина в теле мужчины. Вот и Россия – не вполне моя страна, хотя я здесь родился и большую часть жизни провел. Я не вполне русский с паспортом русского.
– А чем она “не ваша”?
– Она не Европа.
– В чем не Европа?
– Русский менталитет не приемлет равенства: приятия того, что в правах все люди, от бомжа до президента, равны, а потому равно достойны и уважения, и сочувствия. Для русского человека другой человек, и уж особенно иностранец, либо заведомо лучше, либо заведомо хуже его самого. В России равенство существует внутри очень узкой группы – дружеской компании, рода, семьи. Все остальные – чужие. Христос к нам еще не пришел, он остановился в Бресте.
– К чему нам европейское равенство? Что оно дает?
– Например, фантастическое ощущение безопасности. В Европе наличие или отсутствие денег не влияет на работу государственной системы.
– Менталитет неравенства не может помешать экономическим прорывам?
– Мне забавно слушать о потугах вывести Россию в высокотехнологическое общество. В России сегодня главное – не труд, не профессия, не создаваемый продукт, а деньги (что логично в стране, где деньги важнее закона). Поэтому, скажем, если в Германии национальной идеей является произвести лучший автомобиль или лучший рислинг, то у нас такой идеей является получить доступ к бюджету, чтобы его попилить. Все школьники хотят быть менеджерами “Газпрома”. Какие еще инновации?! Какие еще передовые технологии?! Да на фиг они вообще нужны! Даже если взять технологии на Западе, они в России не будут работать или будут работать с противоположным результатом. Простой пример. Скажем, аэропорт Пулково спроектирован точно так же, как все европейские аэропорты, – с удобным подъездным пандусом. Но попробуйте-ка со своими чемоданами по этому пандусу проехать – он открыт только для людей со спецпропусками. То есть европейская технология используются не для того, чтобы было удобно всем, а чтобы было удобно избранным.
Технология – это оболочка, это мясо и кожа на скелете общественных отношений, а не наоборот. Никакие технологии не разовьют экономику, если труд в России не является ценностью, а он не является. Никто не хочет работать булочником, все хотят в чиновники, потому что чиновник – это власть, а власть – это деньги, а деньги – это все. У нас и “бизнесмен” переводится как “богач”, а не как “занимающийся делом”. В Европе лавочник, булочник, ресторатор имеют не столько деньги, сколько свободу плюс любимое дело. А у нас непонятно, как это можно – работать ради удовольствия, а не ради денег. Так что в затухании малого бизнеса виноваты не только начальники, но и, условно, простолюдины.
– И поменять менталитет населения не под силу ни одному правителю…
– Ну да. Тем более что нынешний русский характер был вылеплен не коммунистами за 70 лет, а всей русской историей за тысячу. Хотя шанс на изменение все-таки есть.
Нас погубит тотальная продажность
– Что нужно сделать для начала?
– Я не знаю, что надо сделать, но понятны бытовые индикаторы, по которым об изменениях можно судить. Если губернатор будет приезжать на работу на велосипеде или на метро, как мэр Лондона… Что шокирует иностранцев в России больше всего? То, что ради проезда кортежа Путина в Москве ежедневно перекрывают вообще все движение. И никто не смеет двинуться – ни пожарные, ни “скорая” Впрочем, Кюстина точно так же поражала отдельная дорога, построенная для царя от Петербурга до Новгорода. По которой никто больше ехать не смел. За 170 лет мало что изменилось.
– Если наш президент сядет на велосипед, есть риск, что народ его не поймет.
– Ну да. В Лжедмитрии в свое время народ не признал царя потому, что тот сам ходил на рынок, в трактир. Господин, по мнению раба, не должен есть с ним за одним столом, и Ларс фон Триер снял “Догвиль” на эту тему. Но я знаю три нации, которые за последние полстолетия сумели коренным образом поменять свой менталитет. Правда, в двух случаях к этому привели жесточайшие поражения в войне, тотальный разгром: я имею в виду Германию и Японию.
– Разве в Германии нет неонацизма?
– Это из цикла “а в Америке негров вешают”. В Германии нынешний оплот неонацизма – это главным образом восток, бывшая социалистическая ГДР. Я много ездил по Германии, и в бывшей колыбели нацизма, в Баварии, там просто кожей чувствуешь, что Гитлер – личный враг каждого бюргера. Потому что это из-за Гитлера и его идей фантастически богатая, нашпигованная историей земля была разорена. Немцы потеряли все. Невероятной красоты средневековые немецкие города остались только на пленках Лени Рифеншталь. Они были стерты с лица земли. И в этом виноват Гитлер и немецкая нация образца 1930-х. И это нынешние немцы помнят все, и Гитлеру этого они не простят никогда, и сами в 1930-е никогда не вернутся.
– Какой третий пример?
– Финны. Они смогли превратиться из отсталой, аграрной и жутко пьющей страны в высокотехнологичную нацию в течение примерно 40 лет, причем без разрушительных катаклизмов. Просто с самого начала было понятно, куда они идут, если говорить о тех же бытовых индикаторах: первой же послевоенной зимой, когда Финляндия выплачивала репарации и контрибуции СССР, в том числе соляркой и бензином, Маннергейм велел остатки топлива направить на село и запретил чиновникам пользоваться машинами. И сам первым пересел в сани…
– Верите, что такие перемены возможны в России?
– Теоретически – да, потому что русские чрезвычайно гибкий, я бы даже сказал, пластилиновый народ. Приезжая в другие страны, мы мгновенно адаптируемся. Я читал исследования, согласно которым именно русские по сравнению с другими эмигрантами наиболее успешны в США спустя 10 лет после приезда. В это веришь: все мои знакомые, уехавшие в США, весьма преуспели.
– Что может помешать позитивным изменениям в России?
– Феерический цинизм и тотальная продажность всего и вся. Русская девушка сегодня отличается от французской не столько красотой, сколько готовностью пойти с кем угодно, если ей предложат 5000 евро, и уж точно – если 50 000. Во Франции с вероятностью 95% в ответ на такое предложение схлопочешь по морде. Забавно, но это зеркальное отражение совка, когда какую-нибудь убежденную коммунистку, работающую в музее Ленина, нельзя было уговорить там разрешить съемки “буржуазного” фильма ни за какие деньги. Они стояли насмерть: не позволим буржуям присесть на диван Ильича! Когда диван Ильича приватизировали, за деньги на нем стало можно снимать любое порно.
В Питере хорошо зализывать раны
– Часто говорят, что особое устройство русской души не дает русскому человеку обрести душевный комфорт за рубежом.
– Очень сложно выразить тонкости души, не зная тонкостей чужого языка. Без знания чужого языка русской душе ничего другого не остается, как быть загадочной. А ведь помимо языка нужно знать культуру народа, понимать, на каких фильмах немцы или французы росли, на какой музыке, на каких комиксах, на какой рекламе… Вот вам имя героя бельгийских комиксов Тантена что-нибудь говорит? А в Европе это – как у нас Чапаев. Но здесь опять же вот какая разница. Если вы будете пытаться говорить по-французски во Франции, зная всего три слова, ваши усилия все равно оценят, вам любая продавщица скажет, что vous parlez tres bien – вы отлично говорите! А у нас есть большой шанс нарваться на внутреннее “ты, блин, сначала язык выучи, а потом говори, чучело заморское!”.
– Вот вы не чувствуете себя русским. А вы встречали французов, которые не чувствуют себя французами?
– Я сказал – “не вполне русским”. Но это как у Эренбурга, восклицавшего, “зачем это черт меня дернул влюбиться в чужую страну?”. Конечно, во всем мире есть люди, которым в другой стране комфортнее, чем на родине! Это нормальное свободное определение себя в этом мире. Скажем, в Лондоне живет 200 000 русских и более 600 000 французов. И многие из этих французов живут в Великобритании не затем, чтобы выучить язык или заработать деньги, а потому, что они скорее англоманы, чем франкофоны. И это при том, что о непримиримости галльской и англосаксонской культур написаны сотни томов.
– О непримиримости питерцев и москвичей тоже. Вам какой город ближе?
– Москва для меня вообще не город, Москва – это бизнес-центр. Куда я каждую неделю езжу на работу из Питера, в котором я живу. Мне нравится, что в Питере утешительно жить бедным и зализывать раны. Москва же, как кобель, вынюхивающий течную суку, вынюхивает твой шанс на успех, и в зависимости от этого открывает или закрывает перед тобой двери. В Москве важен даже не конкретный результат, а тренд. Если тебя несет вверх (иногда ты сам еще не понимаешь, что тебя подхватило), то вокруг моментально начинается движение, ты всем становишься интересен, тебе звонят, приглашают, присылают… Но если твой тренд пошел вниз, то даже деньги не спасут тебя от попадания в изоляцию. Ты сразу становишься никому не нужен. В Петербурге интерес к тебе совершенно не связан с твоим материальным положением. Ну что, Льва Лурье, или Аркадия Ипполитова, или Леонида Десятникова кто-то любит из-за денег? Да абсолютно всем наплевать, на какой машине Лурье ездит и есть ли она у него вообще. Здесь можно жить в коммуналке и влиять на сознание всего города, а в Москве если ты не способен заработать больше 100 тысяч долларов в год – то ты вообще как бы и не человек. Поэтому в Москве живет анекдотический Никас Сафронов, а в Питере – митьки и Зина Сотина. В Москве – Никита Михалков, в Питере – Алексей Балабанов. Совершенно другая атмосфера. Я уже не говорю про фантастическую красоту. Петербург – это самая лучшая на свете декорация для любви. Мне кажется, не все жители понимают, что они совершенно бесплатно завтракают, обедают, ссорятся, мирятся, рождаются и умирают во дворце.
– Разве не такие же дворцы Париж и Рим?
– У Петербурга с Парижем – принципиальное отличие. Париж Парижем делают парижане, и ночью, когда Париж пуст, когда закрыты короба букинистов у Сены, вместе с людьми исчезает половина его очарования. Пустынный Париж – жутковатое зрелище, вроде ночного театра. Петербург, наоборот, прекрасен и без людей. Именно этим ценны белые ночи – тем, что нет людей, машин, и город мистически расцветает. Фантастика: абсолютно пустой город прекрасен, органичен и жив. Нигде больше такого я не встречал. Я, кстати, этим наблюдением нисколько не принижаю жителей Петербурга. Я возвышаю город, в котором мы живем.
