За год до смерти Александр Абдулов начал снимать «Гиперболоид инженера Гарина». В качестве режиссера и исполнителя главной роли. Завершить работу он не успел.
Фильм предлагали закончить сопродюсеру Леониду Ярмольнику, заменив исполнителя главной роли, но Ярмольник отказался.
О том, каким должен быть фильм и почему главный Ланселот, Трубадур и Чародей советского кино разлюбил Америку, Александр Абдулов рассказывал «Город 812».
.
Правда о том, кто изобрел гиперболоид Гарина
– Зачем вам «Гиперболоид Гарина», это что – сериал будет?
– Восьмисерийный фильм. Подчеркиваю – не сериал, а именно многосерийный фильм. Но я суеверный и не очень хотел бы о нем говорить…
– Хорошо, только скажите – зачем сейчас возвращаться к инженеру Гарину?
– Меня всегда интересовало взаимоотношение личности и государства, соотношение этих двух взаимоисключающих величин. То, как государство ломает людей, выходящих за пределы привычного, дозволенного. Это меня давно волнует.
– Почему?
– Я ненавижу компромиссы. Компромисс противоречит существованию человека порядочного. Компромисс – это отсрочка смерти, которая все равно придет.
– Если смерть все равно придет – значит, нет и смысла быть излишне принципиальным.
– Да, станет проще на минуту, день, месяц, год. Но в итоге бесконечные компромиссы наваливаются на человека как непосильный груз.
– Я не понимаю, где вы в «Инженере Гарине» нашли отношения гения и власти. По-моему, у Алексея Толстого есть отношения гения и миллионера Роллинга, то есть капитала.
– У меня все иначе, я же по мотивам романа буду снимать. И действие у нас происходит в наше время, и Роллинга с его «хау ду ю ду» не хочу, у меня будет нормальный «новый русский», и мадемуазель Зоя у меня – обычная валютная проститутка, которая сталкивается с гением. В романе практически нет Манцева. А у меня, наоборот, одна из главных ролей.
– Зачем зрителям знать про этого Манцева?
– Меня всегда просто бесило – почему все время говорят, что гиперболоид изобрел инженер Гарин, когда на самом деле его изобрел Манцев. И еще меня всегда интересовало: а что стало с Манцевым? Кстати, очень волнуюсь – не найти мне актера на эту роль. А если я ошибусь с Манцевым, все – картины не будет.
– И какой он должен быть, Манцев?
– Скажем так, чтоб сразу было очевидно – человек сама честность, сама чистота. Знаете, я дружу с главным конструктором одного оружейного завода. Замечательно интеллигентный, тончайший, образованнейший человек, который мне нежно так, с придыханием, говорит: «Саша, я такой ствол изобрел! На километр рельсы пробивает». Я его спрашиваю: «Вы когда-нибудь на охоте были?» – «Нет, ну что вы, как же можно!» Я ему: «Вы понимаете, что если этот ствол рельсу на километр пробивает, то что же с человеком будет?» Он мне: «Ну, зачем же человека?!» Понимаете, он даже не думает об этом! Просто не думает. Эти одержимые люди – это страшно, для них главное – процесс.
– А инженера Гарина будете играть вы. Других актеров не нашлось?
– Чем я буду объяснять актеру, что нужно играть, мне легче самому сыграть, чего я хочу.
– Так ведь трудно и снимать и самому сниматься…
– У меня будет сорежиссер. Но главное – Манцев. Я хотел Баталова, вот идеальный Манцев, но, увы, он не выезжает из Москвы.
– Много где будете снимать?
– В Ялте, в Питере, в Париже, в Венеции.
– В Венеции зачем – хотите увидеть Венецию?
– Гарин начинает собирать гиперболоид и понимает, что, если он это будет делать в одном месте, его тут же накроют. Поэтому какие-то детали ему делают в Венеции, какие-то в Париже и так далее…
– Так и вижу публикации, в которых будет написано, что сценарий специально написан так, чтоб вы могли поездить по миру.
– Ага. Только у меня все наоборот. По сюжету, действие происходит и в Перу, и в Китае, и в Японии, и в Германии. А мы, напротив, Перу собираемся снимать в Ялте. В Париже сниму и гамбургский порт. На самом деле я хочу свести переезды к минимуму – ведь такие экспедиции ужасно тяжелы…
– Вы уже освоились в роли режиссера?
– Сейчас скажу то, в чем никогда не признавался. Когда был первый съемочный день «Бременских музыкантов», я не смог произнести – от страха – «Мотор!». За меня произнес мой помощник. И вообще, на съемках у меня все болячки вылезают – от страхов, от нервов, переживаний… Я одно время не курил, так на «Бременских музыкантах» опять начал. Актеров нет, техника где-то застряла, начался ураган, и ночью я понял – все, подыхаю… Так и закурил.
– А тут восемь серий! Оно вам нужно?
– Хочется – адреналин-то сумасшедший!
.
Правда о большом российском кино
– Если ваш фильм не о том, о чем писал Алексей Толстой, тогда зачем эту историю взяли? Проще что-то новое придумать…
– Не проще. Хотя бы потому, что авторов нет. Есть мастера, которые расписаны на 20 лет вперед, и все. Я умею придумывать – сюжет, историю. К примеру, летел на съемки «Мастера и Маргариты», спал и вдруг проснулся с ощущением, что надо хватать бумагу и писать. Я и схватил сценарий, и за час написал целую сцену… Так что история для меня не проблема. Но диалоги должен писать профессионал. Вот над сценарием «Гарина» работает парень из Владивостока…
– В Москве кадров не нашлось?
– Грубо говоря – нет. Мы не были знакомы. Он прислал мне сценарий. Я прочел, мне сценарий не понравился. Но понравилось, как он пишет. Я его позвал к себе поработать. И у меня на Валдае за две недели написали первый вариант сценария. Потом, через какое-то время, опять за две недели сделали второй вариант. Сейчас завершаем третий вариант.
– А зачем вам восемь серий. Почему не снять «большое кино»?
– «Большое кино» не продается.
– Ну, не правда – что-то продается.
– «Что-то» – это точно. Я был вынужден пойти на премьеру «Ночного дозора». Три раза засыпал. Меня все время толкали, будили – мол, неудобно же. А я не могу ничего с собой поделать – засыпаю под эту ерунду, и все тут. А «Турецкий гамбит»? Мне стыдно, у меня там зять играет главную роль, а я досмотреть не могу. Четыре раза пытался досмотреть до конца – не могу, вырубаюсь постоянно. Мне скучно смотреть этот бесконечно растянутый клип…
– Вы еще не смотрели наш блокбастер «Зеркальные войны».
– Как же не смотрел! Смотрел! У меня же там дочка играет! Причем Ксюшка меня пригласила на премьеру. Я позвал своих друзей, сам с цветами пришел. И вот сижу и умираю от ужаса. Все на меня смотрят: «Ты на что нас привел!?» А потом начали ржать. Меня тоже хохот душит. А рядом сидел Ассанте. Он, в конце концов, встал и ушел. Это такое кино! Выдающийся фильм; во времена самого страшного «совка» я такой чудовищной «клюквы» не видал. Когда на премьере этих «войн» вышел продюсер Копанец и заявил, что фильм он снял для народа, я подумал: «Теперь понятно, как ты относишься к народу». И к нашей власти, кстати, тоже… Нет, любопытно смотреть, как летают эти сверхзвуковые самолеты. Но какие там ляпы, о! Показывают крупным планом телефон, по которому герой говорит, и ни один провод не подключен. Я там рыдал от хохота.
– Чего ж Ксения согласилась в таком сниматься?
– Когда мы соглашаемся, мы же не знаем результата. Уговорили. Причем она говорит, что в телевизионном варианте у нее роль в десять раз больше.
– Она с вами не советовалась?
– Нет, она самостоятельная… А «Человек-амфибия» новый. О-о! Это нельзя смотреть. Даже украсть не смогли – фильм просто за гранью добра и зла.
– Зато классный у вас получился Ноздрев в «Мертвых душах» Лунгина. Ноздрев для вас – типичный русский?
– После съемок Лунгин мне сказал: «Странная вещь, во всей этой гоголевской истории единственным положительным героем получился твой Ноздрев, который так и не продал душу дьяволу». А вообще Ноздрев очень добрый, отчаянно скучающий в своей Ноздревке, и оттого все время пытается себя расшевелить — чтоб хоть какая-то жизнь, но шла. Это наш национальный спорт – пытаться себя расшевелить, чтоб не умереть от скуки.
– Давайте все-таки к Гарину вернемся. Вас же все будут сравнивать с Олегом Борисовым, который играл его в знаменитом советском фильме?
– Не боюсь этого, потому что не будут сравнивать. Я же говорю – у меня совсем другая история получилась. Именно о государстве и гении. Есть государство, которое вынуждает Гарина поступить именно так, а не иначе. И самое страшное, что это происходит в государстве, в котором нет законов, в котором полный беспредел, полная вседозволенность, очень легко гениальное изобретение обратить во зло.
– Это что, имеет какие-то параллели с современностью?
– Честное слово, стал себя ловить на мысли: а вот при коммунистах такого не было. И это при том, что к коммунистам никакого отношения никогда не имел. Я ведь даже комсомольцем не был, не то что в партии. Был уверен: как в партию какую вступаешь, так в дерьмо попадаешь. И у Белого дома свое отстоял, чуть ли не первым на баррикады полез… Ко мне иногда подходят, спрашивают: что у вас изменилось в жизни за последние 15 лет. По большому счету – ничего. Только разве что теперь придется решетки на окна ставить.
– Что так?
– Так мою дачу только за этот год дважды обокрали. Обидно: пашешь-пашешь, потом – бум, ничего нет. Снова целое лето пашешь-пашешь-пашешь, я весь отпуск гонялся со спектаклями по стране. И опять, бум – обокрали. Ну что ты тут будешь делать, а? Что надо делать – взвод автоматчиков нанять, чтоб охраняли? Как-то не хочется выходить из своего дома и видеть человека с ружьем, понимаете? Противно это все.
И мало того что, понятное дело, никто ничего искать не собирается, так еще я, пострадавший, должен вставать в восемь утра, ехать к следователю. Для чего? Чтобы рассказать в очередной раз, как это было. «Я же рассказывал». – «Но мы хотим еще раз послушать…» Когда у меня угнали одну машину, министр клялся мундиром, что найдут. Потом вторую угнали – второй министр опять же клялся мундиром. И – никто ничего не находит, если только случайно. А когда меня избили в милиции…
– Это же давно было.
– Да. Дело открыли, вину милиционера доказали, и дело тихо замяли, словно ничего и не было.
– Почему же вы никак на это не отреагировали?\
– А что я должен делать? Бросить работу и только этим и заниматься? По судам ходить…
– Вы – знаменитый артист. Что же тогда о простых гражданах говорить…
– Так я про это и говорю. Все – бессмысленно. Пока, во всяком случае. Я все время вспоминаю своего товарища, который еще в те старые времена, когда все сидели по кухням и сладострастно ругали советскую власть, предлагал: «Давай, напишем транспарант «Долой Советскую власть» и выйдем с ним на Красную площадь». – «Ты что, дурак совсем?!», ему отвечали. Приятель мой говорил: «Во-от. Тогда сиди и строй коммунизм у себя дома». Я все больше склоняюсь к тому, что он прав, надо заниматься своим домом, своим делом.
.
– Значит, уже не хотите думать о судьбах общества?
– Но мне ужасно обидно, что государство у нас думает неизвестно о чем. Что у нас была великая держава, которую развалили, причем своими же руками. Что мы забываем о собственной великой культуре. Я как-то обедал в ресторане с «нужными» людьми. И вот нормальный, взрослый человек вдруг говорит: «Папанов? Это тот, который на Севере был?»
Обидно, что превращаемся в сырьевой придаток Штатов. А ведь мы – поразительная страна, сколько раз здесь все выжигали каленым железом, а ведь все равно в животных не превратились…
– Так вам Америка чем-то не нравится?
– Более ханжеской страны, чем Америка, нет! Им все время внушают: «Ты свободен, ты свободен!» Но они абсолютно не приспособлены к выживанию. Они точно уверены, что им достаточно позвонить службе спасения, и их проблемы решены.
У них выпало на 3 см снега больше, все – трагедия, они не знают, как с этим справиться.
Мы же априори готовы к худшему. Ждем не манны небесной, а, наоборот, где же, какую трубу прорвет. Затопило квартиру? Ну что ж, затопило, так ведь и должно было затопить – рано или поздно, не сегодня так завтра. Мы всегда к этому подсознательно готовы. Да еще удивляемся, чего этого раньше не случилось. Так что, думаю, мы никогда не будем такими, как они, и слава богу.
Как у Жванецкого, помните: «Что за народ?! Получают 150, живут на 350. В драке не помогут, в войне победят. Граждане воруют, страна богатеет». Так что с одной стороны, не надо нам быть как они, но с другой – сколько же можно жить в сплошном пофигизме? Когда проще украсть, чем заработать…
.
– В спектакле «Плач палача» ваш герой кричит в зал: «Вы быдло, нелюди, вы покорились бессовестным ворюгам…» Зритель на это реагирует?
– Реагирует.
– И что дальше делает?
– Так это же долгий процесс.
– Воспитания масс?
– Ну, конечно. И потом, это раньше в Театре на Таганке было достаточно сказать: «Народ безмолвствует», и весь зал: «Ах, народ безмолвствует». Сегодня зритель пожмет плечами: ну безмолвствует, ну и что?
– А что надо такое сказать со сцены, чтоб проняло?
– Не знаю, какое это должно быть слово, когда все обесценилось, девальвировалось. Знаю только, что что-то должно меняться, а иначе нам прямой путь к серым мышам. Это у меня один из самых любимых анекдотов. Сидят папа, ростом метр десять, мама, ростом метр. Входит сынок, девяносто сантиметров, с девочкой, восемьдесят сантиметров, и говорит: пап, мам, мы решили пожениться. Папа отвечает: давай, сынок, давай, так и дотянем до серых мышей.
Елена Боброва
