Хотя молодежь по своей природе – самая революционная часть населения, в современных российских протестах участие молодежи непривычно. И всегда вызывает ажиотаж. Однако в отечественной истории был уникальный период, 1860–1870-е годы, когда тысячи, если не десятки тысяч студентов, отказавшись от карьеры и комфорта городской жизни, на годы уходили в деревни работать сельскими учителями и фельдшерами, чтобы готовить революцию. Называлось это хождением в народ.
О том, почему оно произошло и почему не повторяется, «Город 812» поговорил с Борисом РОЖКОВЫМ, кандидатом исторических наук, доцентом кафедры общеобразовательных дисциплин Восточно-Европейского института психоанализа.
– Как так случилось, что эпоха Александра II, самого либерального царя в истории страны, стала эпохой самого массового студенческого революционного движения?
– Есть такое расхожее мнение, что чем больше нажим – тем больше сопротивление. Но это физика. Если мы посмотрим на предшествующую николаевскую эпоху, там был колоссальный нажим – и никаких выступлений. Эту эпоху называют апогеем самодержавия, что-то вроде нынешней вертикали. Но на штыке долго не усидишь. Поражение в Крымской войне показало обществу, что что-то не так.
– Но ведь есть другой пример – Александр III: тоже жесткая политика, но при этом без экономического краха.
– Прямых связей между политикой и экономикой нет, они развиваются параллельно. Другой вопрос – экономика развивается благодаря жестким мерам или вопреки им? Но возвращаясь к интересующей нас эпохе: в стране с воцарением Александра II начинаются либеральные реформы. Вроде бы общество должно аплодировать власти. Но именно в это время начинаются хождение в народ и политический террор, который завершился убийством самого императора-освободителя. Это парадокс, который пытались объяснить все – от современников, Герцена, до Радзинского.
– И как он объясняется?
– Я думаю, во-первых, уходит страх. Отменяется цензура, вводится автономия университета, появляется знакомое нам по горбачевским временам слово «гласность», появляются либеральные издания – «Современник», «Отечественные записки». Власть пригласила общество к обсуждению проблем. Хотя, заметим в скобках, отмена крепостного права готовилась тайно. Но общество-то реагирует совсем не так, как ожидалось. Оно говорит: «Дождались! Раньше мы вас боялись, а теперь мы вам покажем!»
– То есть общество не противопоставляло консервативного Николая и либерального Александра?
– Я бы не стал говорить, что Александр был таким уж либералом. Да, он был человеком умным и все понимал, но он воспитывался отцом, убежденным сторонником самодержавия. Но речь шла не о личности конкретного царя. Речь шла о системе – самодержавной монархии. Власть хотела перемен, но по принципу «такие гоголи, чтобы нас не трогали». А общество требовало кардинальных. В этих условиях любое «нельзя» со стороны власти, на которое в николаевские времена и внимания бы не обратили, воспринималось болезненно. Западники хотели парламент, славянофилы – земский собор, что, в общем, одно и то же. В это время вспоминаются проекты декабристов.
– Насколько общество было с ними знакомо? Про них же в гимназиях не рассказывали.
– Так же, как общество при советской власти было знакомо с идеями Сахарова. Не очень хорошо, но как-то знакомо. Еще очень важный фактор: рост популярности образования. В 1860-м университеты фактически получили автономию, отменена цензура. Бюджетное финансирование было небольшим, поэтому образование платное, но сняты сословные ограничения, и в университеты пошли все, у кого были средства: дети купцов, мещан, священников, а также много вольнослушателей.
Управление университетами перешло в руки советов профессоров. Но при этом, в отличие от Европы, студентов к управлению не допускали. Они у нас в России всегда воспринимаются как объект обучения. Что ты тут выступаешь и рассказываешь бородатым профессорам в пенсне, как им жить? Вот выучись, сам стань таким – тогда пожалуйста. И это, конечно, молодежи не нравилось.
Дальше. Общежитий, за исключением военных и элитных учебных заведений, не было. Студенты снимали квартиры, а денег у них было мало. Вспомните Раскольникова: сегодня мама прислала деньги, завтра – нет. Поэтому селились вместе, объединяясь по принципу землячеств. Эти землячества – база для возникновения нелегальных кружков. Что студенту делать после лекций? Ни Интернета, ни даже кинематографа. Или в библиотеке заниматься, или в трактире пиво с соленым горохом пить, или дома сидеть – книжки читать, обсуждать…
– Понятно, создаются предпосылки. Но должен быть повод.
– Первые студенческие выступления произошли в 1861 году, как раз в год отмены крепостного права. Но это не связанные между собой события. Был такой Евфимий Путятин, адмирал и дипломат, долго служил в Японии, и его зачем-то назначили министром просвещения. У него были разные проекты – например, ввести обязательное преподавание японского языка. Японский язык ему вводить не разрешили, а велели навести порядок в университетах. Он начал с того, что выгнал всех вольнослушателей. А вольнослушатели в основном – это студенты, которые хотят учиться, но сейчас у них нет денег. Потом запретил после лекций оставаться в аудиториях. Это было нарушение прав, к которым уже привыкли. Начались протесты. Студенты могли свистеть на лекциях, топать ногами, если не нравилось то, что преподаватели говорили. Были случаи, если преподаватель оскорблял студента, студент публично давал ему пощечину.
– Не нравилось именно с политической точки зрения?
– В основном – да. Самый известный кружок того времени, созданный как раз на базе землячеств, – ишутинский. Николай Ишутин 1840 года рождения, ему 21 год, он исключен из университета. Один из членов его кружка – Дмитрий Каракозов, того же года рождения, который в 1866 году совершил первое покушение на Александра II – стрелял в него у Летнего сада. Все эти студенты-революционеры – люди, которые вообще не видели жесткой николаевской эпохи. Вера Засулич, например. Родилась в 1849 году. Уж ей чего жаловаться? Она градоначальнику Трепову две пули в живот засадила за то, что он приказал выпороть политического заключенного, а суд ее оправдал. Засулич после этого быстренько сбежала за границу и продолжила революционную деятельность.
– А были среди молодежи сторонники существовавшей системы?
– Да. Отличники, которые хотели именно учиться, а не митинговать. Дворяне. Все-таки тогда еще существовало сословное разделение: дворяне были в основном лояльны монархии, а в революцию в основном шли разночинцы. Но эта молодежь никак себя не проявляла. Вообще, студенты не разделялись: если бунтовал университет, то в основном из-за нарушения корпоративных прав. И тогда бунтовали все вместе.
Студентов-революционеров заботило не их личное положение, это повод. Они возмущались бедственным положением народа, причину которого видели в самодержавии. То, что царь проводил либеральные реформы, – неважно. Их интересовал Александр Николаевич Романов не как человек, а как символ. Каракозов писал: «Грустно мне стало, что погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ». Именно в это время публицист Петр Боборыкин вводит термин «интеллигенция». Это не европейские интеллектуалы, то есть кормящиеся интеллектуальным трудом. Основной признак русского интеллигента – наличие совести и вера в народ. Ощущение долга и вины перед народом: мы-то книжки читаем, а он за плугом ходим.
– Совестливый крестьянин – не интеллигент?
– Нет, хотя был рабочий-интеллигент: начитанный рабочий, который переживает о судьбе народа. Долгое время, например, в левых кругах дебатировался вопрос: подавать ли руку Менделееву. Потому что он – монархист.
И вот после выстрела Каракозова началось закручивание гаек. Введена цензура, закрыты либеральные журналы, арестованы Чернышевский и Писарев. Тогда-то и начинает работать закон, что действие вызывает противодействие. Студенты устраивали демонстрации, собирались перед университетом и толпой шли по Невскому. В ответ арестованных или замеченных за участием в беспорядках стали из университета исключать. И вот образовалась критическая масса. Отчисленные, выгнанные вольнослушатели, те, у кого нет денег на продолжение учебы. Но понятно, что их сил для революции не хватит. Значит, надо поднимать народ. Герцен так прямо и писал: «Куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам, куда? В народ!»
– А какая идеологическая программа?
– Особой программы нет. Свержение монархии, личные свободы. И у них было представление, что русский народ – социалист. Было три направления революционной мысли. Их идеологи – не студенты, а уже взрослые и опытные революционеры. Бакунин, Лавров и Ткачев с Нечаевым. Первый говорил, что народ готов к бунту, надо только разжечь пожар, он захватит одну деревню за другой, и монархия рухнет. И вот эти бывшие студенты идут в деревни, приходят на крестьянские сходы и начинают там агитировать.
