Что быстрее убьет русскую литературу – поток графоманов, мафия издателей, социальные сети или кремлевская пропаганда? Об этом с «Городом 812» поговорил действительный член Академии российской современной словесности Дмитрий Бавильский (его романы вошли в лонг-листы «Русского Букера» и «Большой книги», последний роман – «Красная точка» о конце СССР – вышел недавно в «Новом мире»).
– Фотография как искусство умирает с появлением смартфонов и «мыльниц». Такое же воздействие оказали на литературу сайты проза.ру и стихи.ру?
– Именно массовое фотографирование и литературные публикации в Интернете, главным образом поэтические, размывают критерии качества и способствуют к переходу ситуации на территорию постискусства.
Когда любой грамотный и вменяемый блогер может разобрать книгу или описать фильм, это означает, что меняются задачи профессиональной арт-критики. За деньги теперь следует делать что-то принципиально иное.
Все накладывается еще и на то, что с концом СССР перестала существовать «единая литература» с главными центрами и институциями влияния. Раньше для того, чтобы оказаться в центре, нужно было публиковаться в «Новом мире», теперь ничего такого и близко нет. Поэтому литератур теперь столько, сколько взглядов на нее.
Каждый имеет право назначать литературой то, что ему важно. Скажем, для меня многие модные или громкие авторы не имеют никакого отношения к литературному качеству, но никому ничего не докажешь. И это еще одна сложность ситуации с постискусством.
– То есть массу своих коллег вы не считаете коллегами.?
– После утраты культурой четкой советской иерархии литература теперь определяется каждым для себя.
Так вот, на мой опыт, подавляющее большинство людей, которых называют писателями, таковыми не являются даже в сто десятом приближении. Это значит, что таково мое понимание литературы, устремленной все время к новым высотам точности и актуальности.
– Литературная критика тоже умерла?
– То, что сейчас в основном понимается под литературной критикой, обслуживает не читательские, а издательские интересы.
Это повсеместная неосознаваемая подмена – люди говорят о кризисе литературы, хотя на самом-то деле у нас проблемы с книгоизданием, которое не может приспособиться к текущим реалиям. Они осознают себя продавцами предметов роскоши, которые нужно навязывать тупым и ленивым людям. Сейчас пишут десятки мощных, выдающихся авторов. Другое дело, что искать их нужно не на бумаге.
– То есть издательства публикуют не тех, не «настоящих писателей»?
– Что такое «настоящая литература»? Что является «настоящим», а что «поддельным»? В том-то и дело, что теперь определить это невозможно. В этом и есть новизна ситуации.
Конечно, работать с раскрученными именами, приносящими верняк, проще, чем постоянно сегментировать рынок, изучать и углублять локальные ниши. Если вы обратите внимание на имена, сейчас болтающиеся на слуху, все они закрепились в читательском сознании еще в советские годы, когда понимание литературы было централизованным. Новое время не добавило к этому списку ни одного стоящего имени.
Ежегодный коммерсантовский опрос о самых важных персонажах в разных сферах жизни пришлось закрыть из-за того, что персоналии не меняются в нем годами. Так вот, в номинации «Писатель года» там постоянно побеждала Дарья Донцова – человек, максимально далекий от литературы по каким угодно критериям. Такая последовательная куриная слепота вообще не оставляет шансов выбраться из «сумерек просвещения». Тем более что такие «донцовы» преобладают во всех сегментах книжной торговли, вплоть до симулякров для читателей, много о себе думающих и считающих себя потребителями модного или актуального контента.
Для того чтобы отделить настоящее от ненастоящего, надо разбираться не только в своих потребностях, но и в специфике бытования современных текстов: именно здесь лежит ответ на детский, казалось бы, вопрос: что такое литература?
– Простое определение: литература – это то, что читают. А читают то, что издают.
– Издательский бизнес практически весь состоит из группировок и кланов, так как он сам по себе – выражение интересов определенных групп, выявляемых маркетинговыми исследованиями. Цель бизнеса – получение прибылей, поэтому литературная составляющая из него вымывается самым что ни на есть естественным образом. Вот все ищут «нового Гарри Поттера», потому что кто-то уже его придумал и осуществил, так что в «новом Гарри Поттере» не будет большого открытия – теперь искать надо на каких-то перпендикулярных тропинках. Но все будут продолжать искать «нового Гарри Поттера», так как это уже испробованный верняк.
Сложность в том, что подлинная литература – это никогда не верняк, а эксперимент, почти всегда обреченный на поражение.
– Можете назвать одного автора, который стал бы оправданием поколения в том смысле, в котором Берберова называла Набокова оправданием эмиграции?
– Нет такого и не может быть – из-за множественности точек зрения и тотальной атомизации общества. Страну давно уже ничего не объединяет, кроме языка и рекламных слоганов, да и те будут неизвестны тому, кто не смотрит телевизор. Это и есть один из важнейших факторов нового состояния мира, в котором мы теперь существуем.
– А как же скрепы, о которых говорит кремлевская пропаганда?
– Если не смотреть телевизор и регулярно банить троллей, скреп тоже не будет.
– Почему, думаете, ни одного крупного имени в русской литературе за весь постсоветский период не появилось?
– Потому что культурная ситуация изменилась. Потому что нет единого информационного поля, способного создавать национальных и интернациональных звезд. Из-за того что возник Интернет и критерии исчезли, а власть не занимается сохранением и развитием русского языка и русской культуры. Я уже молчу про уровень образования и социальные возможности деятелей литературы и искусства, их нет.
Однако умный человек отличается от глупца тем, что умеет находить плюсы в самой безвыходной ситуации.
Тотальную заброшенность и разобщенность можно поворотить во благо культуре, которая никому не нужна и поэтому предоставляет максимум свободы для самовыражения. Теперь, когда писание поэзии и прозы не престижно, поток графоманов и карьеристов схлынет, перекинувшись на какой-нибудь рэп, а в отрасли останутся люди, которые не могут не писать.
– Вы каждый день пишете в Фейсбуке – потому что не можете не писать?
– Мне кажется, что сегодняшняя литература именно так и должна выглядеть – не как толстый роман, на прочтение которого ни у кого нет времени, но как совокупность фоточек и подписей под ними. Мы и заметить не успели, как старая парадигма потребления культуры перестала работать или перестает на наших глазах, поэтому интересно искать что-то новое, адекватное текущему моменту.
– Вы замечаете воздействие Мединского на культуру?
– Зачем мне Мединский или какие-то минкультовские события? Это все медийные вирусы, занятые самообслуживанием, я вообще не понимаю, при чем тут я. Тем более что мы нигде и ни в одной плоскости не пересекаемся – я, надеюсь, занимаюсь серьезными материями, литературой, экзистенциальными и эстетическими исследованиями, мне не до треша.
Новости, возникающие с упоминанием Мединского, испепеляют неловкостью. Они характеризуют его как человека, вообще ничего не понимающего в функционировании культурных механизмов.
– Сейчас опять стало модным вступать в Союзы писателей – как во времена СССР. Вы же тоже член Союза писателей?
– Да, я давно уже не плачу членских взносов, а вот из ПЕН-Центра вышел. Это же вопрос амбиций, у всех людей они разные. Кому-то достаточно быть членом организации, кажущейся им престижной, кому-то важно стать первым в своей тусовке. Мы сплошь и рядом видим, как люди десятилетиями пестуют вокруг себя окружение, чтобы выглядеть звездами на фоне более тусклых персонажей. Кто-то заговаривает будущее и мечтает попасть в учебник, не понимая, что последние великие писатели земли русской – Бродский и Солженицын, на них русский учебник изящной словесности заканчивается. Штука в том, что все эти социальные жесты не имеют никакого отношения к сути словесного творчества: литература – она вообще не про блага.
– Василий Аксёнов еще в начале двухтысячных говорил, что роман как жанр умирает.
– Людям свойственно принимать свое состояние за образ мира. Человеку кажется, что вселенная рушится, а на самом деле это он просто резко одряхлел. Формы самовыражения не умирают. Новые жанры так просто не возникают, а появившись, начинают развиваться по собственным траекториям.
У нынешнего романа есть серьезный соблазн превратиться в заготовки для киносценариев, но это значит только то, что для современного романа сюжет – не самая важная составляющая.
Мои первые романы были предельно сюжетны и складывались как пасьянсы. Немного позже я понял, что наррацию следует оставить кино, а увлекательность извлекать из иных составляющих. Есть приемы, причем ремесленного свойства, позволяющие плести паутину, от которой не оторваться, притом что, казалось бы, в книге мало что происходит, но натяжение интереса создается интонацией и ритмом.
После того как сюжетные аттракционы я оставил сценаристам, долгое время мне казалось, что для прозы важнее всего «мысли». Но и эта стадия прошла, так как дух веет, где хочет, а мысли рано или поздно все равно придут кому-то в голову.
Странно претендовать на авторство мыслительных цепочек, возникающих внутри контекста, на который работают вся мировая история и культура. Авторским может быть стиль, интонирование, ритмические структуры, особенности синтаксиса…
Современный роман наконец-то «проник под кожу» – от описания жизни человека в социуме он все глубже продвигается в то, что, огрубляя, можно назвать жизнью бессознательных импульсов. И в этом смысле современная проза еще в самом начале пути.
– С развитием соцсетей в русский язык опять вернулись сокращения слов, модные в начале ХХ века.
– Потому что скорость жизни и количество информации, которую мы вынуждены перемалывать ежесекундно, постоянно увеличиваются.
Мир только внешне остается неизменным, но на самом деле в привычных границах и очертаниях давным-давно находится уже совершенно иное содержание. Привычный нам мир словно бы самостирается, исчезает на глазах, но зато возникают новые возможности.
– И во всех этих «др» вместо «день рождения» и «с нг» вместо «с Новым годом» ничего страшного нет?
– Что вам в этом кажется страшным?
– Людям лень написать слово полностью.
– Есть же рассказы формалистов о том, как все эти сокращения стали модными в первые революционные годы. Когда выдающийся поэт Мандельштам представлялся «впс» (ваш покорный слуга) или «чик» (честь имею кланяться). Думаю, это не столько лень, сколько косвенные признаки серьезных социально-политических преобразований, которые в языке выражают себя оперативнее, чем в жизни.
– То есть двадцатые годы возвращаются?
– Ничто не возвращается, нет ни одного повторяющегося дня. Есть ощущение от фундаментальности перемен, поэтому я и вспомнил про первые постреволюционные годы. Кстати, в моем последнем романе «Красная точка» я и пытался взглянуть на нашу эпоху из далекого будущего, когда развал империи уже будет забыт. А вот то, что мы – первое поколение, живущее при Интернете, выглядит как граница, радикальней которой более уже не будет: империй было много, а вот Интернет – он такой один.
– Как вы относитесь к тому, что мат стал будничным в литературе?
– Еще Гамлет говорил, что вещи не плохи и не хороши сами по себе, но только то, что мы о них думаем. Мне-то мат не нравится, потому что он встраивается в обмен мыслительных веществ и провоцирует деградацию интеллекта. Люди привыкают не конструировать длинные определения, но заменяют их парой хлестких звуков. Я стараюсь не упрощать жизнь своим извилинам – у меня прямо противоположная задача, поэтому ругаюсь я редко. Но иногда это попросту необходимо. Особенно в нашей стране.
– Могли бы объяснить причину популярности фэнтези в России? Это от страха перед реальностью?
– В том числе и поэтому. В СССР научная фантастика тоже ведь была одним из самых востребованных жанров – увлекать и отвлекать, а главное – утешать возможностью параллельных миров. Мы все боимся действительности, с возрастом все мы проигрываем битву с реальностью. Ее можно бояться, но можно попытаться приручить. Кому-то нужны для этого сказки, кому-то водка, кому-то путешествия или умные книги. Мне кажется, что бояться надо не реальности, но бессмыслицы, так как это отсутствие смысла провоцирует опускание рук и боязнь жить дальше.
– Когда в русской литературе появятся новые таланты?
– В отличие от поэзии, проза сейчас очень сильная и интересная, постоянно возникают новые мощные авторы – у меня в фейсбучной ленте их десятки. Мне нравятся люди, которые без какого бы то ни было пафоса с легкостью тратят себя в соцсетях, вместо того чтобы замахиваться на нетленки. Подпишитесь на Ольгу Баллу или на Митю Самойлова, Сергея Уханова или Александра Маркина, на Алексея Белякова или Михаила Шульмана, Константина Львова и Александра Чанцева… А как по новому раскрылись в ФБ наши писательские старейшины Леонид Юзефович и Денис Драгунский, Нина Горланова или Марк Харитонов… Мне нравятся живые тексты живых людей, способных расти и меняться.
– Правильно я понял – для писателей наступили тяжелые времена: даже если он что-то хорошее и напишет, скорее всего, не будет услышан?
– Все зависит от целей, которые писатель преследует. Кому-то важно быть услышанным, а кто-то просто не может молчать. Кто-то делает карьеру, и литература – способ достижения целей, с текстуальными практиками связанных весьма опосредованно.
Для серьезных материй любые времена не слишком хорошие – большинство из нас хочет развлекаться, а не мыслить. Умный человек умеет любые минусы превращать в плюсы, используя возможности, которых не было раньше.
Сейчас нам доступны любые тексты любых авторов любых эпох, и конкуренция за читательское внимание идет не столько с современниками, сколько со всей мировой библиотекой. И если ты читаешь один текст, то пропускаешь другой.
Между прочим, отсутствие внимания дает автору серьезную свободу ни под кого не подделываться, но осуществлять свой личный проект в максимальной полноте. Это, кстати, сильно бодрит.
– У нас теперь проходит много книжных ярмарок и салонов – это разве не помогает?
– Если писатель – еще и читатель, который внимательно следит за литературным процессом и ищет новинки, то безусловно. Хотя писатели обычно никого не читают.
Писательские выступления на ярмарках тоже особой пользы не приносят, так как стенды посещает самая активная часть читателей, которые и без того в курсе, что происходит в актуальной культуре. А выступления на стендах или в рамках культурной программы, при плохих микрофонах и отсутствии подлинного внимания (вряд ли кто-то специально придет, чтобы послушать конкретного прозаика или поэта, идут ведь за книгами) – все это превращается в выхолощенные светские мероприятия. Исключения здесь крайне редки, но хорошего никогда много и не бывает.
Понимаете, писательская участь – одиночество и уединение, это кропотливый и сосредоточенный труд одиночки, нуждающегося в тишине. Кстати, и читательский труд нуждается ровно в том же самом.
– Но люди у нас разучились читать серьезные книги.
– Когда люди перестают читать серьезные тексты, это означает, что бессознательно они не верят в свое будущее.
Андрей Морозов
