День начала Блокады, 8 сентября. День памяти и скорби. Этот день в жизни города не может быть шумным и многословным, а тем более, оживлённым и радостным. Это день мемориального траура. День тяжких воспоминаний и размышлений.
И, тем не менее, в последние годы по воле городских властей День Блокадной памяти 8 сентября превратился в «военный праздник». И в то время, как горожане читают во дворах домов имена умерших в блокаду людей, на Дворцовой площади проходят концерты с веселыми песнями. А потом, с ещё большим размахом, военно-патриотическое ликование повторяется 27 января, в День снятия Блокады.
Но чем дальше, тем больше столкновение этих двух диаметрально противоположных видов памяти о Блокаде – казённо-триумфального, с одной стороны, и скорбно-человеческого, с другой – становится всё заметнее и всё невыносимее.
Дело в том, что живая, находящая истинный отклик в сердцах петербуржцев память о Блокаде может быть только трагичной. В ней нет места бравурным песням и фанфарам. Катастрофа блокадного Ленинграда стоит в одном ряду с Холокостом, геноцидом армян, Голодомором и другими величайшими трагедиями XX столетия, унесшими жизни миллионов людей.
О каких «победах» и «торжествах» здесь может идти речь? Любая мажорная тональность звучит здесь заведомой фальшью, по сути являясь кощунством.
Но не меньшей фальшью звучит и цензурированная скорбь, в основе которой – пристрастно-патриотический взгляд на прошлое, стремящийся затушевать любые преступления «наших», особенно – тех, кто находился у власти…
Да, войну под стены Ленинграда принесла нацистская Германия. И никто (сами немцы – в первую очередь!) не снимает с Третьего Рейха исторической ответственности за все его преступления. В том числе – за гибель миллиона мирных жителей блокированного города на Неве.
Но разве ответственность за смерть этих людей не лежит также и на тех, в чьей власти было спасти население города, но кто своим преступным небрежением обрёк миллион горожан на верную смерть?
О том, что Сталин и подвластная ему ленинградская верхушка не сделали практически ничего, чтобы спасти этот миллион жизней, написано слишком много, чтобы повторять это подробно ещё раз.
Скажу лишь об одном моём «навязчивом» переживании, связанным с памятью о Блокаде. Когда я начинаю думать о том, что означало для блокадного жителя, у которого не было ничего, кроме нерегулярно получаемой (за деньги!) после стояния в длинных морозных очередях пайки в 125 грамм, из которых половина был несъедобный мусор, я не могу отделаться от самых мрачных ассоциаций.
Перемещения умирающих людей по чёрному замёрзшему городу сливаются в моём сознании с «маршами смерти» узников концлагерей, а унизительный статус «иждивенца», по сути хладнокровно приговорённого властью к смерти – с «желтой звездой» еврея в нацистском гетто…
А ведь блокада не была полной! И этих обречённых людей можно было уберечь от гибели! Начать вывозить их по Ладоге ещё в сентябре. В октябре. В ноябре. В декабре. В начале января. В середине января. Когда ещё можно было спасти и Таню Савичеву с её семьёй, и Юру Рябинкина, и сотни тысяч людей, до последнего ждавших эвакуацию, моливших о ней, но так и не дождавшихся…
Я уже не говорю о том, что в то же самое время можно было регулярно завозить в город продовольствие. Как это потом будет делаться в 1942-43 гг.
Историки, стремящиеся во всём оправдать «наших», будут, конечно, доказывать, что в сентябре 1941 г. ещё не было «нужных причалов и барж» (но кто мешал их быстро построить?), что пока с 8 ноября по 9 декабря немцы удерживали Тихвин, «большая земля» сама была отрезанной от остальной страны, что какая-то эвакуация в течение осени 1941 г. всё же осуществлялась…
Все эти объяснения-оправдания, увы, от лукавого. Ибо истина – в том, что вплоть до конца января 1942 года «иждивенцев» по сути и не кормили, и не вывозили. Ибо у Сталина были «дела поважнее». И спасение «бесполезных» людей у него и его подручных стояло последним по счёту. И только когда окончательно стало ясно, что штурмовать Ленинград немцы не будут и что сам город стремительно превращается в сплошной гигантский морг – начался, наконец, массовый вывоз ещё не умерших горожан…
Там, где есть жертвы насилия, всегда есть и палачи. И палачи жертв блокады – это не только нацисты (хотя они, разумеется – в первую очередь). Это и те коммунистические руководители, которые обязаны были сделать всё для спасения людей, оказавшихся в безвыходном положении, но которые отнеслись к сотням тысяч ленинградцев как к расходному материалу, как к «паразитам-иждивенцам», которых «проще» было обречь на смерть, чем попытаться спасти.
Вот почему память о Блокаде не имеет права быть не только «победно-бравурной», но и «правдивой наполовину». Фальшивая память о трагедии – хуже забвения, поскольку моментально превращается из переживания, необходимого обществу для исцеления – в грязный инструмент «исторической политики», который власть использует в своих низменных корыстных целях. В частности, в целях прославления своих исторических предшественников – сталинских назначенцев, а через них – и себя, кремлевских назначенцев нынешней генерации.
При этом блокадная боль горожан так и остаётся неутолённой. Чтобы снять эту боль, нужны не патриотические праздники и не «лукавая скорбь». Нужна полная правда о Блокаде. Живая и всеобъемлющая. Историческая, а не пропагандистская.
И только тогда, когда эта правда будет городу открыта, Память о Блокаде станет такой, какой только и должна быть – скорбной и человечной. Такой, которая даёт силы и шанс, не забывая о бесчеловечном прошлом, внутренне проститься с ним – чтобы жить дальше…
Даниил Коцюбинский
