10 августа 2000 года произошел взрыв на подводной лодке «Курск». 22 августа Владимир Путин приехал в Видяево, где выступил перед родственниками погибших подводников.
На встрече был корреспондент «Независимой газеты» Григорий Нехорошев. «Тогда, – говорит он, – я все про Путина все понял окончательно».
Статью о встрече с Путина с родственниками моряков поставили без проблем. Но «Независимая газета» в тот день не вышла – сломались станки в типографии «Правда», находившейся в подчинении Управления делами президента РФ.
Гарнизон Видяево, бухта Ара-Губа, 21-23 августа
В понедельник, 21 августа, в полдень, они собирались у окошечка кассы авиакомпании “Карат” во Внуково. Компания “Славнефть” полностью оплачивала этот рейс.
Обычные люди, но все-таки не из тех, кто обычно летает самолетами, – одеты не то чтобы бедно, но все-таки бедновато. В VIP-зале они ощущали себя неуютно. Немного растерянно чувствовали себя и два морских офицера: капитан и старлей, как выяснилось, – военные психологи.
– Я из Обнинска, он из Ногинска. Вчера ночью позвонили, велели сопровождать рейс до Мурманска с родственниками моряков с “Курска”, – сказал мне капитан Сергей.
– Что делать будете?
– Я в экстремальных ситуациях не работал. Это горе только временем лечится. Извините…
Внесли какие-то коробки, и Сергей стал рассматривать их содержимое.
Риалам, витамины для восстановления сил. А это что?
Это была большая коробка книг с набриолиненной парочкой на обложке – Бетти Иден, “Объятые светом”. В главном штабе ВМФ кто-то решил, что именно любовный роман стоит читать в этом рейсе скорби…
В 16.00 по НТВ вице-премьер Клебанов заявил, что на “Курске” вряд ли кто-то остался в живых. Женщины заплакали. Кто-то навзрыд, пожилые тихо подвывали. В VIP-зале запахло валерьянкой и корвалолом. Мне почему-то запомнилась девушка лет двадцати пяти с опухшим от вчерашних слез лицом. Она держала большую плюшевую игрушку, прижимала ее к груди и тупо смотрела в стену. Она просидела так и весь рейс до Мурманска, и два часа в автобусе до Видяево.
Когда автобусы с родственниками выезжали за ворота мурманского аэропорта, нас встретила толпа журналистов, человек пятьдесят. Камеры, фотоаппараты…
В автобусе я наконец взялся читать свежий номер “МК”, который тащил из Москвы. Под заголовком “Сто метров дезы” натолкнулся на строчки: “…Военный гарнизон Видяево, где поселили родственников подводников “Курска”, для жизни уже давно не приспособлен. Сами флотские окрестили его “самым никудышным городком флота”. Пустующие пятиэтажки с выбитыми стеклами, потрескавшийся тротуар – военных моряков селили там еще в тридцатые годы, о ремонте уже давно речи нет. Жизнь здесь кипит только в трехэтажке на Заречной улице, где разместили семьи офицеров затонувшего “Курска”.
Видяево – слишком мрачное зрелище, чтобы его стоило показывать всему миру. Поэтому и охраняют городок от телекамер соответствующе”.
Я разговорился с мужчиной лет сорока из Тюмени. Несколько лет назад он служил в Видяево мичманом, ехал к родной сестре, муж которой служил на “Курске”.
– Вон там радиоактивный могильник, – кивнул бывший мичман вправо от дороги.
А километров через двадцать, когда уже въехали в гарнизонный поселок, кивнул опять вправо.
– Грешно говорить, но вот там – братская могила. В 89-м был пожар на лодке, она уже к причалу подходила, тринадцать человек сгорели. Родные умоляли отдать, куда там…
Эту сгоревшую подлодку я увидел буквально через два часа с палубы огромного госпитального корабля “Свирь”, в каютах которого поселили человек пятьдесят родственников моряков, у которых не было родных в Видяево. “Свирь” стоял в поселке Ара-Губа на причале, откуда в последний путь ушла подлодка “Курск”. Напротив была пришвартована подлодка “Тамбов” с оскалом волка на рубке. С другой стороны, за мрачными очертаниями сгоревшей К-151, светила огнями огромная подлодка “Воронеж”, – точная копия “Курска” только построенная раньше, 11 лет назад.
Странно, но в автобусе, ехавшем от Видяево до Ара-Губы я обнаружил франко-английскую журналистку Манон. Лет пять назад она работала стрингером телевидения Би-би-си. Манон мило ворковала с каким-то капитаном 2 ранга и снимала все на маленькую “навороченную” телекамеру “Sony”.
Видяев, навеки оставшийся…
Родственники, приехавшие раньше нас, собирались у гарнизонного Дома офицеров. “Мрачного зрелища” не было. Поселок как поселок. Три пятиэтажных панельных дома конца шестидесятых и вправду стояли с заколоченными окнами. Остальные – домов тридцать – внешне выглядели вполне обычно. В центре – небольшой скверик с памятником Федору Алексеевичу Видяеву. 1942 год. “В глубинах, где шли мы в подводном дозоре, / Где нашим победам растили мы счет, / Видяев, навеки оставшийся в море, / Бессмертную вахту поныне несет”.
В полдень во вторник к Дому офицеров подъехала белая “Волга”, и из нее как-то понуро вышли Илья Клебанов, губернатор Мурманской области Юрий Евдокимов и бодрячком – главком ВМФ Владимир Куроедов. Родственники обступили их:
– Где наши мальчики? Почему, почему работы уже не ведутся? Почему норвежцы ушли?
– Кто вам сказал? – спросил бледный Клебанов.
– По телевизору передали.
– Не верьте. Мы работаем только с РТР. Остальные врут. Работы ведутся. Мы их не прекратим, пока не поднимут весь экипаж.
– Это англичане ушли. Ничего не смогли эти англичане. А наши-то работают, – с издевкой вставил Куроедов.
– Товарищи, у нас совещание.
Они ушли в глубь Дома офицеров, а родственники стали заполнять зал. У сцены появилась какая-то решительного вида женщина.
– Я депутат Госдумы Вера Александровна Лекарева, из комитета по делам военнослужащих.
– Где наши мальчики? Где мой муж? – всхлипывали из зала.
Лекарева что-то принялась объяснять, ссылаясь на то, что она не специалист по подводному делу. Обещала направить какой-то депутатский запрос. Пару раз сказала, что в своей бывшей профессии она – настоящий специалист, за что ее и выбрали депутатом. В этот момент появились Клебанов, Куроедов и Евдокимов.
– В 9-м отсеке, куда прошли норвежские водолазы, видимости никакой. Лопнул топливный отсек. Масло и топливо разлились. Ждем, пока муть осядет, – веско сказал Куроедов.
– Да что же, у нас водолазов нет, что происходит? – выдохнул кто-то из зала.
– То состояние, в котором находится флот, закритическое. Было 1600 кораблей. Я принял 420. Чтобы флот сохранить, удержал 400. Так что рушили флот те, кому это нужно, – веско сказал Куроедов.
– Да ведь масло должно подняться? – как-то ошалело спросила пожилая, совсем бедно одетая женщина.
– Я слышал, что есть желающие пойти на место трагедии. Если да, то я дам команду и корабль. Проведем завтра здесь митинг памяти и…
Зал застонал и завыл.
– Да кто, кто принял решение, что они мертвы? Вы сами верите, что они живы.
– Я вам скажу, – ответил главком. – Я до сих пор верю, что мой папа, который умер в 91-м году, еще жив.
– Да почему же вы заявляли столько дней, что у нас есть свои средства спасения? Почему отказывали норвежцам? Кто же сказал Путину, что у нас есть средства?
– Докладывал Путину министр обороны, – ответил Клебанов.
– Вы будете продолжать операцию? Когда же их поднимут?
– Операция подъема “Курска”, по моей личной оценке, займет несколько месяцев.
Зал вновь застонал. Женщина в старой мохеровой кофте бросилась к Клебанову и вцепилась в его пиджак, выкрикивая ругательства по-украински. Ее оттаскивали, она хватала Клебанова за галстук.
– Раз вы такие сволочи, то хоть не бросайте детей. Вы должны их обеспечить, – сквозь слезы кричала та женщина, что везла из Москвы плюшевую игрушку.
По всей стране его звали…
Часов в пять вечера на задворках ДОФа стали что-то пилить и сколачивать. Родственники подписывали письмо-обращение к президенту с требованиями продолжать работы по спасению экипажа, гарнизон назвать “Русь”, уволить министра обороны, главкома ВМФ и командующего Северным флотом, отдать помещение бывшего мебельного магазина под церковь… В ДОФе и в гостинице установили бесплатные междугородные телефоны. Часов в шесть вечера стали поговаривать, что приедет Путин. В начале седьмого подъехало пять БМП морской пехоты, из досок смастерили трибуну, и перед входом в ДОФ матросы выкорчевывали из земли остатки металлической ограды. На площади перед домом стали вновь собираться родственники, одежда на многих была уже другая, чуть-чуть праздничнее, что ли.
В семь вечера пошел дождь. Подъехал белый микроавтобус и стал разворачивать огромную белую тарелку. Из автобуса вышел Аркадий Мамонтов с РТР, поставили телекамеру. Дождь усиливался, Мамонтов стоял без зонта, но не уходил. Без пятнадцати восемь из-за сопок вынырнул вертолет и “ушел” в сторону Ара-Губы. Минут через десять пронесся туда же кортеж из беленьких микроавтобусов с мигалками. К Заречной улице проехали два автобуса с ОМОНом. В толпе ожидающих появился коротко стриженный молодой человек с большим значком РНЕ на груди. Он подошел к парню с биркой “регистрация родственников” и что-то спросил.
– Процентов сорок, – ответил тот.
Я сидел рядом и ел последнее крутое яйцо, сваренное еще в Москве. И вдруг я понял. Или это мои домыслы, мои личные мысли, промелькнувшие по ассоциации с короткостриженым. Я вспомнил списки погибших, которые показывал мне час назад Коля Моржин из Российского фонда помощи. Там были фамилии, звания, адреса, национальности: русский, татарин, русский, коми, коми, коми, башкир, немец, русский, русский, татарин, табасаранец, украинец, русский, белорус, татарин…
Мать Гаджиева, инженера с военного завода в дагестанском Каспийске, приехала в Видяево со своим братом. Мы жили на “Свири” рядом. Это были очень молчаливые люди. И, видимо, довольно бедные. Брат курил “Приму”. Ночью, уже после встречи с Путиным, они купили в буфете четыре пирожка с капустой по два рубля тридцать копеек и два стакана чая. Мне стало неловко за груду купленных салатов, но мы разговорились.
– Невестка не приехала, она три дня была в обмороке. Он ученый был, специалист мирового уровня, по всей стране его звали…
Прессу отсекайте…
Без пятнадцати девять люди стали расходиться. Дождь не прекращался. Один из офицеров сказал мне, что поговаривают, будто Путин поехал домой к вдове капитана “Курска” Ирине Лячиной. Я выпил валерьянки в бывшем буфете ДОФа, переоборудованном в медпункт, и побрел к Заречной улице. У мостика через речушку увидел, как из глубины поселка движется кавалькада микроавтобусов, и повернул назад. Навстречу мне шли промокшие женщины.
Владимир Путин подъехал к Дому офицеров в 21.15. Как-то так получилось, что перед ним оказался довольно пьяненький дедушка. Он протянул Путину руку и произнес:
– Давно хотел познакомиться с честным человеком.
Путин не нашелся, что ответить. Он жал стариковскую руку и растерянно улыбался. Затем заработала его охрана, и Путин двинулся в зал. Меня закрутил людской водоворот, я был в двух шагах от президента, и в ушах навязчиво зазвучал чей-то командный голос: “Прессу отсекайте, прессу отсекайте”.
Путин был в темно-сером костюме. Он вышел на трибуну. Кто-то приклеил к ней скотчем бумажку с российским флагом и гербом. Края бумажки загибались. За стол сели секретарь Совета безопасности РФ Сергей Иванов, главком Куроедов и командующий Северным флотом Попов. За всю встречу они не произнесли ни слова, даже когда президент к ним обращался. В проходе у сцены всю встречу простоял Илья Клебанов.
– Здравствуйте, – сказал Путин. – У нас планировалась встреча в штабе флота, но я посчитал нужным сначала приехать к вам…
– Непонятны нам эти разговоры, – прокричал мужчина из переполненного зала.
Президент, видимо, немного не расслышал:
– Хорошо, я буду говорить громче. Хочу с вами поговорить о ситуации, которая сложилась. Ужасная трагедия. Были соболезнования и все прочее. Вы их уже слышали. Я к ним присоединяюсь.
– Отмените траур немедленно! – закричала из зала молодая женщина. Зал загудел.
– Я не буду много говорить. То есть я буду говорить много. Думаю, что будет правильно, если я буду говорить в ответ на ваши мысли. К сожалению, сейчас, может быть, первый случай, когда мы не можем выяснить причину того, что разыгралось на дне океана. Теперь – что касается траура. Как вы догадываетесь, я такой же морской специалист, как и многие из вас, кто приехал сюда со всей страны. Поэтому все свои действия я основываю на мнениях специалистов. Я так же, как и вы, надеялся и, если честно говорить, в глубине души надеюсь и сейчас. Что касается траура, он объявлен в связи с тем, что есть точно установленный факт – люди погибли. Я говорю о тех, кто точно погиб и в отношении гибели которых нет сомнений ни у кого. Мы знаем, что это так. Это не значит, что мы должны все бросить и прекращать надеяться и работать…
– Сколько их еще будет, таких трагедий, – простонал мужчина из второго ряда за моей спиной.
– Что касается того, сколько таких трагедий будет, давайте не забывать о том, что было. Трагедии были и в те времена, когда нам казалось, что мы живем в обеспеченной стране. Когда нам казалось, что мы живем в стране, которая очень богата. Когда нам казалось, что наши Вооруженные силы очень мощные, передовые, – мы потеряли четыре лодки. Дело в том, что трудно было это представить, мне – в том числе. Мы ведь знали, что у нас страна в трудном положении, но что мы живем в таком положении, я тоже не представлял. Для того чтобы этого не было, нужно иметь меньшую армию, хорошо оснащенную, технически совершенную. Мы не должны разбазаривать деньги, мы не должны иметь, может быть, миллион триста, а должны иметь миллион или восемьсот, мы не должны иметь 30 лодок, мы должны иметь меньше, но они должны быть хорошо оснащены, плавсостав хорошо обучен, должны иметь спасательные средства. Все это должно быть…
– А вы знаете, что экипаж “Курска” был собран из двух экипажей? На лодках не хватает людей. О каком сокращении вы говорите? – твердо, с вызовом сказала женщина из зала.
– Я сейчас скажу, о каком сокращении идет речь. Оно нам нужно настолько, насколько нам нужно, чтобы экипажи были не со многих лодок, не из двух-трех, а может, один экипаж из десяти. но чтобы экипаж не страдал потом и не погибал в муках. Может быть, нам нужен один экипаж. Но абсолютно точно мы должны быть уверены, что он всем обеспечен, хорошо обучен, что он получает достойную заработную плату. Вот что нам нужно. И чтобы не влачили нищенское существование, и не собирали с миру по нитке.
– Что, значит, экипаж виноват? – в зале с негодованием зашумели.
– Я не считаю, что экипаж виноват в трагедии. Я не считаю, что я должен сегодня – а есть такие предложения и от присутствующих здесь – немедленно расправиться с военным руководством страны, немедленно расправиться с руководством флота. Есть предложения и от опытных людей, которые долгое время находились у власти, занимались политикой. Они мне тоже говорят: немедленно уволить, немедленно отдать под суд. Вы знаете, это самое простое, что бы я мог сделать. И, может быть, кто-нибудь был бы доволен. Я считаю, что мы должны с вами разобраться в истинных причинах трагедии. Должны понять, что произошло. По чьей вине, если это не трагическое стечение обстоятельств. И на основе достоверной информации принимать решения.
В зале плакали дети, женщины вновь и вновь требовали поднять лодку, они стонали, что чувствуют, видят во сне, что их мужья, дети, братья еще живы и задыхаются в отсеках “Курска”. Президент отвечал спокойно и уравновешенно. Но что-то случилось с ним, когда кто-то сказал, что по телевидению слышал, будто командование Вооруженных сил отказывалось от иностранной помощи. Путин как-то напрягся, глаза стали злыми.
– Телевидение. Значит, врет. Значит, врет. Значит, врет. Там есть на телевидении люди, которые сегодня орут больше всех и которые в течение десяти лет разрушали те самые армию и флот, где сегодня гибнут люди. Сегодня они в первых рядах защитников армии. Тоже с целью дискредитации и окончательного развала армии и флота. За десять лет они денег наворовали и теперь покупают всех и вся…
– А законы? – прокричал кто-то из зала.
– Законы такие сделали. Законы будем менять.
Когда люди начали уставать, президент заговорил о денежных компенсациях. Он сослался на разговор с женой механика подлодки.
– Она в разговоре с командованием сказала, что они здесь жили и служили только из-за того, чтобы в течение десяти лет набрать деньги и обеспечить обучение ребенка. И она задала вопрос, можно ли решить все таким образом, чтобы получить зарплату мужа за десять лет вперед. Вы знаете, я думаю, что это будет справедливо, если поступим таким образом. Страна не обеднеет. Мы возьмем среднее денежное содержание офицера… Офицера! И семье каждого подводника за десять лет вперед из этого расчета выдадим. Значит, вопрос только в том, как это сделать. Мы готовы сделать это в самое короткое время. Правда, пугают, что люди получат деньги и какие-то криминальные структуры начнут грабить, но…
– Владимир Владимирович! А вы знаете, сколько получает офицер? – спросила женщина из третьего ряда.
– Да, мне сказали, что в среднем денежное содержание офицера…
– Лейтенанта… – прозвучало сквозь детский плач.
– Нет, лейтенанта не знаю, но среднее денежное довольствие офицера… Секундочку… Около трех тысяч рублей.
Зал загудел:
– А капитана?.. а старшего мичмана?..
– Нет? Ой, шесть тысяч рублей.
Зал загудел еще сильнее:
– Да кто вам сказал, совсем не так…
– Я вам читаю справку, которую… Пожалуйста, чуть-чуть потише, а то я не слышу.
Молодая женщина из первых рядов говорит все громче и громче:
– Лейтенант, он получал две с половиной тысячи. Разве это деньги для офицера – это позор.
– Да, это позор.
– Раньше хоть были льготы. А теперь за телефон сколько берут…
– Надо, чтобы это были не льготы, а живые деньги. Надо, чтобы офицеров в городах России не выбрасывали из автобусов за то, что они не заплатили за проезд. Надо, чтобы они получали достойное денежное содержание. На полторы-две тысячи жить невозможно….
– Значит, мне такую справку дали. Подписал начальник штаба. Мичман, старшина команды – три тысячи семьдесят семь. Старший лейтенант-инженер – три тысячи де…
– Неправда это, – закричал кто-то из задних рядов.
– Может, и неправда. Но я читаю, что у меня есть. Дайте дочитать. Капитан-лейтенант, командир боевой части – четыре тысячи четыреста тридцать восемь. Капитан третьего ранга…
– Это с довольствием! А довольствия не дают три года…
– Я про другое сейчас. Капитан второго ранга – 5600. Капитан первого ранга – 6500, капитан первого ранга, командир – 7730, капитан второго ранга, главный специалист – 6400, капитан первого ранга, начальник штаба – 8100. В среднем – шесть тысяч…
В зале опять кричат:
– Мичман не получает больше двух тысяч…
– Секундочку, секундочку. Я прошу вас. Вы послушайте. И вы поймете, что я говорю. Сосредоточьте внимание. Я говорю о том, что мы возьмем среднюю заработную плату офицера, подчеркиваю, – офицера, и выплатим всем семьям без исключения, в том числе и рядовых матросов, за десять лет вперед. Понимаете, о чем я говорю. Не три тысячи, а три тысячи, умноженные на двенадцать месяцев и на десять лет.
В три минуты двенадцатого молодой женщине стало плохо, она потеряла сознание, сползла с кресла на пол… Выносили ее над головами стоявших в проходе людей…
Говорили еще долго. Вновь и вновь возвращались к подлодке, Путин обещал, что достанут, во всем разберутся. Объяснял, что не приехал сразу, чтобы не мешать работам, говорил о переговорах с норвежцами, терпеливо выслушивал жалобы, твердо пообещал квартиры семьям в Москве и Санкт-Петербурге, говорил, что правительство может купить для них целый дом, что проблемы женщин, живших с подводниками в гражданском браке, будут решены без проволочек, по-человечески.
Но как только речь заходила о СМИ, президент преображался, как-то сжимался, будто готовился к прыжку.
– Ажиотаж поднят СМИ. Катастрофа показала, что мы не умеем работать со СМИ. Что касается СМИ, то они действуют в интересах тех, кто их содержит. Им не нравится, что их начали прижимать… Схема действий их и логика очень простая. Очень простая. Воздействовать на массовую аудиторию и таким образом показать военному руководству, политическому руководству страны, что мы в них нуждаемся, что мы у них на крючке, что мы должны их бояться, слушаться и соглашаться с тем, что они и дальше будут обворовывать страну, армию и флот. Вот истинная цель их действий…
Незаметно зал стал пустеть.
Без трех минут полночь вопросов не осталось.
– Что касается нашей сегодняшней беседы, то мы будем выполнять все возможное. Обнимаю вас.
(Стенограмма почти полностью опубликована 29 августа в № 34 журнала “Коммерсантъ-Властъ”)
“Воронеж”
Утром следующего дня по “Маяку”, единственному источнику информации на судне “Свирь”, торжественно объявили, что встреча Путина с родственниками длилась шесть часов. Сообщения “Маяка” прерывались сообщениями контр-адмирала Александра Геннадиевича Дьяконова, заместителя командующего Северным флотом по воспитательной работе, что все родственники могут совершить экскурсию на подлодку “Воронеж”. После завтрака люди собрались на пирсе, и Дьяконов медленно повел их к пирсу “Воронежа”.
– Вот, вы видите подлодки “Тамбов” и “Нижний Новгород”. Пришли в 80-м, с крылатыми ракетами. В 84-м – второе поколение, с умными ракетами. Двадцать четыре ракеты “Гранит”. Можно стрелять пакетами. Они вылетают стаями, идут на американский авианосец, у них даже появляется вожак стаи. Причем такой, что если его собьют, то появляется новый вожак. У американцев нет противоядия. Для американцев эти лодки были главной проблемой. Да и сейчас – проблема. Впрочем, – контр-адмирал осекся, – сейчас не знаю… А место-то здесь какое, Ара-Губа. Горы – красный гранит. Вон видите, – Дьяконов показал на три огромные, заколоченные досками арки в скалистых берегах бухты.
– Планировалось построить здесь сверхсекретный подземный ремонтный комплекс. На две лодки каждый. Тридцать лет строили, но с началом Горбачевской перестройки заморозили.
Родственников разделили на группы по семь-восемь человек. К каждой – по офицеру. Последняя группа поднялась на подлодку и, ожидая, когда другие осмотрят аварийный люк, который открывали на “Курске” норвежские водолазы, остановилась у надстройки. В этот момент к трапу подошел командир 7-й дивизии именных подводных лодок Северного флота контр-адмирал Михаил Кузнецов. Он немного покачивался.
– Вам там все покажут. Где ваши родные работали. Все расскажут. На флоте сложно. Вот, вчера Путин говорил, что знаком был с капитаном “Курска”, Лячиным. Да американский президент знает всех командиров своих подлодок лично. И зарплата у них больше президентской.
Кузнецов провел ладонью по лицу, от лба к подбородку. Тряхнул головой.
– Лодку поднимут через год. Погибли они быстрой смертью, мгновенно.
У штурмана Анатолия, который сопровождал эту группу, было иное мнение.
– Мне кажется, что они живы, – сказал он очень тихо, когда родные присели у аварийного люка.
Внутри лодка просто потрясала. Тысячи, десятки тысяч механизмов, трубы и трубочки, провода, кабели, приборы, лампочки, циферблаты… Показали все.
В холле для отдыха немного посидели. На стене фотография водопада, под ним вьются немного чахленькие традесканции. В следующей комнате отдыха – большой портрет главкома Куроедова, напротив – репродукция с иконы св. Митрофана, епископа Воронежского, 682 год. К 300-летию воронежской епархии. Между картинками полки с книгами – штук 30. Собрание сочинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса, разрозненные тома Ленина, старый сборник “Ленин о партийном строительстве”.
В одном из отсеков, через иллюминатор показали ядерный реактор. По одной из тысячи трубочек у этого иллюминатора пробежал таракан. Когда минут десять сидели в узком проходе турбинного отсека, заметили еще с десяток тараканов.
– Что же у вас тараканы? – спросил кто-то штурмана Анатолия.
Он устало усмехнулся:
– Значит, живем.
Повисла пауза. Кто-то заговорил о том, какие продукты дают в счет довольствия и выгоднее ли брать деньгами.
– В прошлом году отсудил я довольствие, было выгодно.
– Как это отсудил, у кого?
– У финчасти. Да все Видяево судилось.
Выходили через тот самый аварийный люк в девятом отсеке…
Когда никуда не пускают…
Рано утром в четверг в аэропорту Мурманска у окошка регистрации столпилось человек семьдесят журналистов.
– Это правда, что на встрече с Путиным все родственники были после успокаивающих уколов? – спросил меня Маркус Уоррен, корреспондент лондонской “Дейли телеграф”.
– С чего ты решил?
– “Таймс” вышла сегодня с такой статьей.
– Чушь собачья.
– Я знаю, что чушь. Но когда никуда не пускают, какие-то слухи. Кстати, видел там Манон? Ее арестовали потом. Семь часов продержали в ФСБ. Ей плохо стало, вроде язва разыгралась. Отпустили. Не захотели скандала на свою голову.
Днем по НТВ показывали интервью с немецкими журналистами, которые предоставили тарелку РТР для трансляции в Москву съемок Путина. Почему-то они говорили, что, кроме них, в зале журналистов не было. И что было там ужасно, люди кричали на президента, а он был беспомощным.
Я подумал, почему же они так все восприняли. Наверное, это немецкий взгляд на вещи: немцы и в трагедии дисциплинированные, особенно если перед ними глава государства. Когда РТР договаривалась с немцами о тарелке, рядом с ними, у пограничного поста в поселке Ура-Губа, перед въездом в Видяево, стоял автобус НТВ. С российскими гражданами, которые все понимают, наверное, адекватно…
Григорий Нехорошев
Ура-Губа – Ара-Губа – Видяево – Мурманск
«Независимая газета», 2 сентября 2000 г.
