Ни поправки в Конституцию, ни Ковид-19, ни протесты в Хабаровске не разделили российское общество так, как импортированные дискуссии о проблемах расизма и харассмента.
Одни поддерживают систему ценностей #MeToo (сетевой кампании, в ходе которой люди публично рассказывают о том, как им довелось стать объектами домогательств), как например, популярный писатель Михаил Зыгарь, приравнивающий нынешнюю вольную трактовку харассмента к физическому насилию.
Решением системного конфликта между слабым и сильным, с точки зрения сторонников #MeToo, является запретительная этика: запрет на прикосновения, слова, взгляды, жесты и прочие нарушения личных границ.
Однако поскольку утвердить столь расширительно трактуемые запреты в качестве закона не представляется (по крайней мере, пока) возможным, некоторые корпоративные и локальные сообщества уже устанавливают кодексы поведения и вводят комиссии, контролирующие их соблюдение (например, редакция «Новой газеты»).
Таким образом, активно устанавливается то, чего нельзя. Но возникает вопрос: а что можно-то?! Как проявлять сексуальные чувства, не беспокоя никого ни словом, ни взглядом, ни жестом, ни прикосновением?
В итоге запретительный антихарассментный вал встречает всё более активное сопротивление со стороны тех, кому традиция вынесения личных проблем на всеобщее обозрение и установления «социального контроля» за поведением индивидуумов кажется не только абсурдной и фальшивой, но и опасной.
Так, журналистка «Эха Москвы» Ксения Ларина воспринимает это движение как «хайпожорское», призванное не привлечь и решить проблему, а сделать популярными авторов разоблачений — позитивной программы-то у сторонников запретов нет.
При этом заметно, что жертвы, какими бы положительными характеристиками их ни награждали, интересуют общественность куда меньше, чем те «сильные мира сего», на которых воздвигаются обвинения в харассменте. Недаром имя Павла Лобкова в ветках обсуждений всегда идет раньше его коллеги — Саши Сырникова, заявившего, что Лобков – «е….й харасер», который «лез ко мне целоваться, когда я стажировался на дожде». При этом, коль скоро личность жертвы по сути выпадает из внимания общественности, остаётся не рассмотренным и вопрос о реальных обстоятельствах произошедшего – любое обвинение априори считается истинным, жалоба любой «жертвы» – априори заслуживающей доверия, от «абьюзера и харассера» принимаются только извинения и покаяния, без каких бы то ни было оправданий и объяснений.
МeToo запрещает, чтобы ограничить субъекта, тем самым защитив беспомощную и бессильную жертву. Поэтому так и притягательно общественности выступить с ограничением — настоящее укрощение строптивого и благосклонная защита слабого. А главное — весь этот активизм безопасен.
Однако раз критерии того, какие виды социального взаимодействия следует отнести к потенциально травмирующим, а значит запрещенным, отсутствуют, можно утверждать, что требованием радикального феминизма является введение табу на любой тип общения.
Поэтому и выходят саркастичные комментарии на эту тему от людей, возмущенных предлагаемыми границами этичного поведения.
Оттолкнёт и поцелует,
Поцелует – оттолкнёт.
Этот гон напропалую,
Эта лёгкость, этот гнёт.
Эта лучшая из женщин,
Эта выдумка и боль.
Эта сотая – не меньше,
Эта первая любовь.
(Вадим Жук)
Очевидно, что раз мы находимся в ситуации, когда новая этика формируется, необходимо посмотреть на процесс ее создания критичным взглядом. Об этом я и решил спросить у представителей разных поколенческих срезов – экспертов и просто людей, у которых по данному вопросу есть чёткое мнение.
Лев Щеглов доктор мед. наук, профессор, президент Национального института сексологии:
«Сейчас мы видим ситуацию, доведённую до абсурда»
– Еще в Средневековом диспуте был сформулирован принцип, что иногда необходимо довести мысль, логический аргумент до абсурда для того, чтобы помочь оппоненту понять саму мысль.
Хоть я и противник харассмента, однако то, что есть сейчас, — это доведение идей до абсурда. Любые идеи можно довести до абсурда. «Нельзя смотреть на меня с улыбкой — я могу подумать, что смешон!». «Нельзя на меня смотреть печально — я могу подумать, что вызываю грусть!». И в итоге: «Не смотрите на меня!» — это уже бред некоторый.
По итогу, нынешняя ситуация стала трендом либо для психопатических личностей, либо для тех, кто преследует не очень благовидные цели. Какие?
Я и, как мне кажется, любой психически здоровый человек, не могу принять и понять того, кто вдруг через 15 лет вспоминает, что кто-то когда-то потрогал его за ягодицу, и начинает требовать морального или материального возмещения. Это кажется отвратительным. Общество дало возможность бездоказательно преследовать некоторых людей — эти истории же чаще всего касаются богатых или знаменитых. Не исключаю, что здесь есть самые низменные причины. А самое страшное, что мы наблюдаем деконструкцию презумпции невиновности — основного юридического принципа. Любое обвинение должно иметь систему доказательств. А сейчас мы видим извинения без суда и следствия.
Тем не менее, нынешняя ситуация двигает нас к поиску новой этики. Кажется, что эти абсурдные перегибы приведут в итоге к истине. Этот принцип заключен в китайской мудрости: если железный прут искривлен (а он искривлен, ведь мы замечаем проявления расизма, сексизма, шовинизма), чтобы его выпрямить, его надо изогнуть в другую сторону. Мы наблюдаем изгиб в другую сторону, после которого, надеюсь, прут выпрямится.
Но при этом важно отметить, что чужого человека нельзя было трогать и до всех разговоров о харассменте.
Что бы я предложил в качестве оптимальных принципов?
Первый принцип. Внимание и легкий флирт в отношениях, где есть начальник и подчиненный, недопустимы. Сексуальные отношения и ухаживания преподавателя и студентки другого вуза нас не касаются, но в рамках одного университета должны быть запрещены.
Второй принцип. Каждый человек имеет право на свою оценку ситуации. Если ко мне кто-то подходит, улыбаясь, трогает за плечо, а мне это кажется неприятным, должно работать правило «стоп».
Стоит напомнить крайне показательную историю Майка Тайсона. Он был осужден за изнасилование Дезире Вашингтон. Боксер познакомился с ней в баре, угощал ее напитками, пригласил в номер. Там они продолжили веселиться. Он включил музыку, под которую начали танцевать, обниматься и целоваться. Когда они оказались в кровати, девушка заявила, что не хочет интимной близости. С точки зрения сексиста и мужчины прошлого — это безобразие: зачем тогда подниматься в номер? Это ее личное дело зачем. Он нарушил ее «нет», за что и оказался в тюрьме.
Одним словом, есть грани, которые нельзя переходить.
Дина Тороева – журналистка, автор серии статей на тему харассмента и современного феминизма:
«Изнасиловать и потрогать за плечо – теперь примерно одно и то же»
– Весь поиск новых этических границ происходит с помощью воспоминаний, транслирующихся в Твиттер. Верифицировать прошлое со стопроцентной достоверностью нельзя, однако из него легко сделать политическое заявление. Писать в Твиттере легче, чем быть правозащитником или выходить на улицу с плакатами – не нужно становиться юристом или бояться попасть в тюрьму. И даже заниматься киберактивизмом в Фейсбуке сложнее: ранние (2016 года) тексты MeToo (по-русски: ЯНеБоюсьСказать) даже можно рассматривать как полноценные рассказы, написанные вовсе не бездарно. Но пост в Твиттере ограничивается 240 символами. Что там можно написать? Обзывалку и ругательство, где слова «харассмент» и «абьюзер» используются в отношении любого неэтичного действия. Так назовут и тех, кто реально насилует, и тех, кто просто потрогал другого человека за плечо. Даже если это было не плечо, а нечто более мягкое, всё равно это несопоставимые факты.
Удивительно, что разбирательства в университетском харассменте обрели силу после убийства студентки доцентом Соколовым, который расчленил девушку, жившую с ним. Но феминистски настроенные студентки сравнивают этот прецедент с тем, что преподаватель позвал их в кафе. Следовательно, все преподаватели, приглашающие или только собирающиеся пригласить студентов в кафе, – потенциальные абьюзеры и расчленители. А все студенты – потенциальные жертвы. Если руководствоваться такими принципами, в университет лучше не поступать вообще.
В вузах профилактика домогательств обычно происходит с помощью этических кодексов. В Высшей Школе Экономики, выпускником которой я являюсь, была инициатива создать такой кодекс как раз на почве университетского харассмента. И это был полный провал, когда дело дошло до конкретных пунктов. Запретить отношения между преподавателем и студенткой? Но та несчастная пара, вокруг которой разгорелся сыр-бор, была полностью довольна своими отношениями.
Запретить студенту и преподавателю ходить вместе в кафе? Но практика обсуждения курсовых и дипломов вне университета давным-давно нормальна в академической среде. В библиотеке особенно не поспоришь и не пообсуждаешь, там вообще нельзя шуметь.
Запретить прикасаться друг к другу? А как именно? За руку-то можно здороваться? Это же какой-то Оруэлл.
На мой взгляд, ничего нового придумывать вообще не нужно. Есть золотое правило — не надо ничего запрещать. С людьми, которые непристойно себя ведут, просто не нужно общаться. Если начальник меня унижает, я не буду на него работать. Если же конфликт случился, то нужно выяснить отношения сразу же, а не постфактум в Твиттере.
Можно сказать: такая стратегия хороша как моральная максима, но она не подходит стеснительным людям. Но если ты не можешь дать моральный отпор хаму, нужно просто уходить из компании. Уже нигде нет монопольных организаций: нельзя оставаться там, где тебе некомфортно. Не говоря о том, что в компаниях тоже не дураки работают: им невыгодны конфликтные ситуации, им не нужно, чтобы работники массово увольнялись, ставя репутацию компании под сомнение.
Татьяна Вольтская – поэт и журналист:
«Страдания невозможно убрать из человеческих отношений»
– Базисное утверждение сторонников радикального феминизма заключается в том, что биология практически не оказывает воздействие на природу нашего поведения.
Но любой человек, который являлся родителем, особенно разнополых детей, скажет, что это — ерунда. Заметно, что еще в младенческом возрасте, когда мальчикам не предписывают «не плакать», а девочкам — вести себя «прилично», они все равно ведут себя по-разному. Мальчик не встанет перед зеркалом, примеряя на себе найденные тряпочки и платочки с кружевами, а девочка вряд ли надолго зависнет, играя в машинки. Я говорю не о 100% детей — в среднем это так. Я сама в куклы не играла, любила «войнушку», но примерять диковинные тряпочки из бабушкиного комода очень любила.
В противовес природе, радикальные феминистки утверждают новые правила, новые границы личности, где главный упор будет сделан на интеллект.
Значит, грядет противостояние ума и сердца? Но ум в культуре всегда проигрывает сердцу. Недаром в сказках гордый умный человек обычно сначала возносится высоко, а потом бывает посрамлен наивным и добрым простаком.
Сторонники радкально-феминистской системы взглядов считают, что они точно знают, как надо, они уверены в прогрессивности своих идей. Но мы-то с вами слишком хорошо знаем такие системы. Как нас учили в советской школе: «Декабристы были, конечно, талантливы, но, с точки зрения марксисткой идеологии, они отсталые!». И вообще, горький опыт давно нас научил, что самые опасные люди – это те, которые не знают сомнений, которые говорят – «я знаю, как надо». Мне кажется, сейчас мы видим ровно то же самое: феминистки ни в чем не сомневаются.
Конечно, проблема харассмента есть. Особенно там, где есть отношения неравных между собою людей. Но невозможно прописать все правила на свете. Преподаватель, конечно, не должен писать в тетрадях и зачетках место и время встречи. Но разве не могут взаимно и честно влюбиться друг в друга преподаватель и студент? Мы разве должны такое запретить и заставлять кого-то из них покидать стены университета? Надо опасаться всё втиснуть в регламент, особенно когда границы так зыбки. Только мёртвое, механическое и рукотворное имеет четкие границы и подчиняется формулам.
Чрезвычайно опасно, вводя запреты, потерять элемент игры в нашей жизни, который важен для искусства, жизни и любви. Нельзя потерять любовную игру. Она есть у всего животного мира. Не надо от этих игр отказываться, перебарывая свою природу.
Игра прекрасна — в ней красота жизни. И в каждой культуре эта игра разная, что не менее прекрасно. Будучи совсем юной, я с мужем оказалась в Абхазии, где в какой-то день я осталась одна — ему пришлось ненадолго отлучиться по делам. Иду по набережной, горячие кавказские парни ко мне пристают. Мне подсказал внутренний голос: не смотри в глаза. И все — никаких поползновений больше не было. И это лишь небольшой пример., но в этом прелесть — в том, что мы такие разные. А строгие кодексы окружают частоколом правил каждый шаг и создают лишь единообразие.
Конечно, они ставят целью вовсе не это. Их задача: убрать страдания в отношениях, но тогда придется отметить саму любовь. Любовь — готовность к страданию, к жертве. Пытаясь установить четкие границы личности, сторонники этой системы взглядов забывают, что любовь и есть разрушение границ. Одинокий человек в философском смысле страдает от невозможности выйти за границы себя самого — любовь позволяет это сделать, и тогда человек испытывает высшую радость. Недавно феминистка Леда Гарина рассказала мне, что выпустила книжку «Сказки для девочек», где, в частности, переписала Андерсена: она считает, что Герда зря прошла столько миль ради какого-то мальчишки с замороженным сердцем, да и Русалочка зря принесла себя в жертву. Когда я спросила – а как же любовь, ради которой все это делалось, я не получила ответа. То есть для любви в этой системе взглядов просто нет места.
Для меня вывод один – такие воззрения в конечном итоге направлены против человека. Я думаю, девочкам, которым дадут эти переделанные сказки, будет нанесен вред – быть может, непоправимый. Им внушат, что любить – это значит брать, а на самом деле ровно наоборот: любить – это отдавать и отдавать бесконечно, не думая о том, что получишь взамен.
Вообще, я не думаю, что наше пространство должно быть безопасным. Соглашаясь жить, надо осознавать, что мы находимся в опасной среде. Чем больше ты себя проявляешь в ней, тем большей опасности себя подвергаешь. В жизнь встроены и опасность, и нарушение границ. Для примера отойдем от разговоров о телесности. Разве историк Юрий Дмитриев не нарушил наши границы, рассказав о Сандармохе? Разве нам приятно знать о массовых расстрелах, об уничтожении людей? Нет, это травма, но ее надо пережить, переработать – иначе мы не сможем жить и развиваться дальше. Да и дружба, если вдуматься — страшное нарушение границ. Если же мы попытаемся оградить себя системой рамок, предлагаемых феминистками, мы не избавим человечество от негодяев, но сделаем человека совсем беспомощным. У него не будет опыта отпора злу, и его ждет одиночество – и бытовое, и экзистенциальное.
Марта Сюткина – магистрантка кафедры ЮНЕСКО РГПУ им. Герцена:
«Запреты и комиссии не считаются с самими женщинами».
– Исходя из нынешней логики, безопасность женщин зависит от того, что дозволено или не дозволено мужчинам, а сами женщины, их желания и представления о безопасных взаимоотношениях не учитываются. Забавно, что и принятие решений о границах дозволенного так или иначе осуществляется в конечном счёте мужчинами. Например, в комиссии по этике СПбГУ, куда активистки движения «Девятнадцатая» собираются направлять свои предложения по введению этического кодекса поведения преподавателей — большинство составляют мужчины (10 мужчин и 4 женщины).
Безопасность пытаются обеспечить запретами. На мой взгляд, такая активная запретительная практика — путь к обострению отношений в том числе и между самими женщинами. Ведь по логике феминисток, те женщины, которым нравится принимать ухаживания от мужчин, на самом деле находятся в плену патриархального мышления и сами не ведают, что творят, и нуждаются в «социальном перевоспитании». В итоге возникает ситуации, когда одни женщины начинают морально угнетать других, требовать от них «извинений» и «покаяний», как это случилось не так давно с Катрин Денёв, осмелившейся заявить, что ей нравится, когда за ней приударяют мужчины.
На мой взгляд, что действительно требует социальной коррекции, это отношение к женскому «нет». На сегодня так сложилось, что женское «нет» воспринимается значительной частью общества – как мужчинами, так и женщинами – как «на самом деле да, но давай поиграем». Мужчине поэтому может показаться, что женский отказ – это еще не окончательное решение, что это приглашение к «игре в завоевание/изнасилование», что это вообще триггер — ты мне отказываешь, но я всё равно возьму тебя, потому что мужчина — охотник!
Помню, в юности я смотрела по телевизору КВН и Comedy Club, где часто обыгрывались сценки, показывающие девушку, демонстративно отказывающую своему парню в чем-то, пока он не принесет ей какую-то плюшку, будь то новая сумочка или колечко на свадьбу. Само понятие женского отказа исказилось настолько, что может означать что угодно, но сам непосредственный отказ — едва ли не в последнюю очередь.
Более того, романтизация отказа настолько въелась «в подкорку», что даже моим 13-ти летним одноклассницам казалось, что изнасилование — это вершина любовного взаимодействия между мужчиной и женщиной. Я не хочу его, а он меня берет — о, самец!
Убежденность в том, что женский отказ — это не отказ, на мой взгляд, главный стереотип, касающийся взаимоотношений мужчин и женщин, который нужно разрушить. Женщина не способна себя защитить, пока ее желания и потребности не воспринимают всерьез и пока мужчина по-прежнему воспринимается как главный инициатор сексуальных отношений. Ведь именно о допустимости или недопустимости мужских действий, слов и взглядов идет серьезный дискурс в либеральном пространстве. Женщина же остаётся на вторичных ролях – как заведомая жертва и как объект феминистского идейного воздействия.
Но я не хочу, чтобы кто-то решал за меня, как, с кем и когда мне следует общаться. Мне достаточно того, чтобы моё «да» или «нет» имело значение. Со всем остальным я разберусь сама, без комиссий по этике и доносных кампаний #MeToo.
Даниил Коцюбинский – кандидат исторических наук:
«“Борьба с харассментом” оскорбляет чувства целого поколения 50+».
– Я вообще не понимаю, если честно, зачем нужен феминизм после того, как женщины добились формального равноправия. То есть я, разумеется, против мужского жлобства в любых его формах – словесных, жестовых, ситуативных, материальных, моральных, физических и т.п. Но ведь есть универсальная модель мужского поведения, исключающего любую грубость и негалантность: куртуазная.
Иными словами, если есть сертифицированная веками и культурно устоявшаяся этика рыцарского поведения, предписывающего сильному защищать слабого (и ни в коем случае не обижать его!) и предполагающего куртуазное служение мужчин – женщинам, зачем нужен этот убогий и конфликтогенный «современный феминизм»?
Есть ещё один аспект, который обычно выпадает из сферы внимания специалист_ок/ов в области «гендерных исследований». Я имею в виду тот факт, что женщины очень часто расценивают как насилие не то, что к ним «пристают», а то, что «перестают приставать» после недолгого и успешного флирта. На мой взгляд, именно это – едва ли не главная претензия, которую во многих, если не в большинстве случаев, адресуют женщины – мужчинам. Но тут возникает вопрос – кто же все-таки «абьюзер»: Бузыкин из фильма «Осенний марафон», заведший любовницу, или любовница, преследующая его по телефону и требующая новых свиданий? На этот вопрос у феминисток почему-то внятного ответа нет, как мне кажется.
Что же касается запретов отношений между начальником и подчиненным, режиссёром и актрисой, студентом и преподавателем, одним словом, «между Мартином Хайдеггером и Ханной Арендт», то такие запреты мне кажутся, во-первых, абсурдными, а во-вторых, тоталитарными. Как можно запретить любовь? Только посредством насилия над людьми. По мне, насильники – те, кто лезет без спроса к другим в личную жизнь и пытается её репрессивно регулировать, а не те, кто просто живёт в согласии со своим сердцем.
И последнее. На мой взгляд, «борьба с харассментом» оскорбляет чувства целого поколения 50+, для которого секс и рок-н-ролл были символами свободы. И остаются ими по сей день.
Дарья Полякова – аспирантка Университета Копенгагена:
«Я планирую будущее в науке, и очень не хочу дополнительной формализации отношений внутри академии».
– В уголовном кодексе и так достаточно запретов. Лишние запреты равенства не добавят. И я против отдельных этических комиссий по харассменту. Во-первых, я вообще не рада вмешательству любых институций в личную жизнь людей. Во-вторых, у слова «харассмент» есть много определений, и в некоторые из них входит поведение, которое я вовсе не хотела б ограничивать, как предлагают сторонники запретительной этики. Мне кажется, что не стоит запрещать знакомства и ухаживания со стороны условно-сильных к условно-слабым. В то же время настойчивое общение, продолжающиеся после слова «нет» — это плохо.
И с тем, и с другим стоит разбираться частным образом. Я при этом готова принять, что в университетах могут быть специальные структуры для того, чтобы развести личное и рабочее. Например, если у студента и профессора личный конфликт или, наоборот, вечная любовь — пусть будет возможность сдавать экзамен другому профессору без последствий.
Сама я планирую будущее в науке, и очень не хочу дополнительной формализации отношений внутри академии. Например, требование профессорам общаться со студентами только с открытыми дверями — мой личный страшный сон, потому что я ненавижу открытые двери. В Европе такого мне пока не встречалось, но в Америке, говорят, бывает — вот пусть там и остаётся.
* * *
Надеюсь, что это дискуссия будет иметь продолжение.
Пишите свои мысли автору в ВК, Facebook или на почту:
https://www.facebook.com/grisha.konnikov
- Григорий Конников
