Запоздалые обвинения в «харассменте» потому и высыпались в информационное пространство как из рога изобилия, что ещё лет 30 назад трудно было себе представить такое всерьёз. Или вообще невозможно.
Не всякий комплимент считался знаком особого внимания, только чрезмерно экзальтированные натуры принимали за аванс отношений то, что говорилось из вежливости или ради галантности. Теперь же, если три раза посмотрел, сказал «ха-ха» и «проходите, проходите, здесь дует» – пять эпизодов сексуального домогательства налицо. На уголовку ещё не потянет, но для обвинительных откровений в прессе и соцсетях – годится. Тем более, что правдивость живописуемых таким образом подробностей доказывать не нужно: «жертва» права уже тем, что решилась рассказать, как ей было неприятно.
Начиналось всё, вроде бы, с историй пережитого насилия: жертвы, прерывая многолетнее травмирующее молчание, «закрывали гештальт». Не всем подходит такой способ психотерапии, но польза от него в общественном пространстве, на первый взгляд, была. Как констатация окончательно изменившегося отношения к жертвам насилия в их пользу: отныне насильник должен был знать, что боязнь осуждения не остановит жертву, и от наказания ему уйти не удастся.
Личная трагедия, становясь на публичный поток, превращается в фарс
Но драматическая тема с полпинка перешла в фарс: голоса преодолевших себя жертв насилия перекрыло мощным хором жалобщиц, десятилетиями страдающих от мужского внимания и доминирования. От того, что у мужчин «только одно на уме», в то время как молодые дамы знакомятся с известными продюсерами, писателями, режиссёрами и генеральными директорами без задней мысли, исключительно ради ни к чему не обязывающего интеллектуально общения. И в гостиничные номера с влиятельными дяденьками юные дарования идут лишь с целью продемонстрировать свои профессиональные таланты – кто бы мог подумать, что, оставшись наедине, эти мужланы захотят чего-то ещё, вместо того, чтобы просто так предложить роли, работу или протекцию!
К повествованиям о делах давно минувших дней присоединились толпы чрезвычайно бдительных студенток, пациенток и молодых сотрудниц, целый год безнадёжно ожидающих повышения – они готовы не давать «старым козлам» спуску прямо сразу. Они точно знают, что слово «вибрация» на лекции было произнесено профессором с целью грязно намекнуть, а сделанное дисциплинарное замечание – не что иное, как угроза или месть за то, что намёк проигнорирован. При первом же взгляде на «потерпевшую» обычно понимаешь, что отказаться верить на слово этой «бодипозитивной с альтернативной внешностью» опасно – она тебя засудит как представительница какого-нибудь экзотического меньшинства.
Мистерия флирта – цветущая сложность интриги вместо унылых «да» и «нет»
Сексуальная революция, о которой заговорили ещё до большевиков, победила к концу 60-х прошлого века. И, собственно, только с этих пор стало важно, приятны ли сексуальные отношения женщине. Патриархальная культура прошлых стлетий так или иначе ограничивала и подавляла и мужскую сексуальность, но женскую, прямо скажем, вообще игнорировала, отводя женщине роль объекта. Трансформация норм в сторону субъектности женщин и признания за ними равных прав заняла целый век, но сексуальные табу при этом кардинально не пересматривались, и сексуальная свобода индивида оставалась ограниченной рамками традиционной морали, а кое-где очень жёстко – государственным контролем и санкциями.
Перелом произошёл, когда снятие запретов стало лозунгом и содержанием глобальных молодёжных движений. Когда традиционному миру войн и силовых иерархий был брошен вызов демонстративного отказа жить по его антигуманным правилам: «Make love, not war!»
Субкультуры революционной волны активно пропагандировали в том числе и безответственное поведение, концентрируясь на беспредельном гедонизме. Но волна улеглась, и пена сошла за одно десятилетие, отсеяв плевелы от зёрен: свобода от внушаемых ханжеской моралью стыда и страха вполне совмещалась с ответственностью.
Равной ответственностью, заметим, без скидок на пол субъекта отношений. Потому что обретённая свобода заключалась не праве пускаться во все тяжкие (хотя и такое право лично за каждым признавалось), а в возможности без страха проявлять свою сексуальность, самостоятельно, без внешних регламентаций выбирать партнёра и определять характер отношений.
Только вот отношения между людьми обычно – не примитивный одноразовый акт. А выбор – результат целого комплекса позывов, рефлексий и переживаний. Взаимный выбор – воображаемое совпадение симпатий, желаний и ожиданий, проявленное «в тонком регистре» мимики или жестом, словом, действием – вся мировая литература не составила исчерпывающего описания мистерии флирта. То, что раньше считалось прелюдией к эпизоду промискуитета, стало практикой установления связи, определяющей смысл отношений и пределы сближения. Начинавшаяся с простых отрицаний запретов культура сексуальной свободы породила прихотливую сложность, немыслимую в рамках прежних социальных стандартов.
Роли в этой культуре не распределены, сценарии на жизнь вперёд не расписаны. Процесс сближения похож на продвижение по неизвестному рельефу вслепую: минные поля на периферии, сады чувственных удовольствий – почти на каждом шагу, но скорости могут оказаться разными, и досадные промахи не исключены. Если что-то пошло не так и огорчило – к продолжению принудить никто никого не может. Где тут место для эксцессов, травмирующих душу на десятилетия, казалось бы?
А вот где.
Оно – в инфантильной уверенности, что другой, такой же равный и свободный, почему-то обязан соответствовать твоим желаниям и представлениям. Что его поведение должно полностью вписываться в твои ожидания.
Даму расстроило прикосновение к коленке – дама не ожидала, что «этот хам» перейдёт к физическим действиям, ещё не оценив вслух её таланты, ум, уникальные внешние данные и тонкий художественный вкус. И этот детский по сути лепет вообще не стоил бы внимания, если бы описание обид не было на самом деле имитацией. Вернее – попыткой инфантильного сознания перелицевать факты в интерпретации и получить моральную сатисфакцию за счёт обвинения и унижения других.
Потому что взрослым людям известно, что флирт не обязательно завершается постелью. И что «пробный шар» прикосновения к плечу или коленке всего лишь проясняет эту перспективу. Потому что взрослый человек старается осознавать свои истинные намерения. Не обманывает себя в том, ради чего соглашается познакомиться поближе: входит ли секс в планы, хотя бы как вариант? И ради чего: визави сам по себе интересен, или имеет значение какой-то его статус, открывающий сближением с ним некие возможности? К слову, окружающих обмануть гораздо сложнее, чем себя, как ни странно – они в процессе обо всём обязательно догадаются.
Откровения о домогательствах двадцати-тридцатилетней давности, как и свежие примеры «харассмента», в большей части прямо вопиют о нереализованных корыстных намерениях, за которые неудачницам захотелось отомстить. Никаких признаков реального насилия в этих «кейсах» нет, а за «принуждение» на голубом глазу выдаётся неудовлетворённое желание мнимой жертвы получить от обвиняемого некие преференции, обычно профессиональные или карьерные. (Банальные содержанки обвинений не выдвигают, возможно, именно потому, что при менее витиеватом подходе гарантированно получают искомое.)
Это бы ещё ничего, но группа поддержки – не только завоевавшиеся в тылу феминистки, но и заметная часть общества – бескомпромиссно настаивает на приравнивании подобных «домогательств» (в произвольном пересказе «жертв») к реальному сексуальному насилию. Если не по тяжести наказания обвиняемых, поскольку для суда всё ещё (пока ещё?) важны доказательства, то уж обязательно – в общественном отношении к ним и в непримиримости к их образу действий вообще. Чтобы отныне любое прикосновение и любое слово, позволяющее усмотреть в нём намёк сексуального характера, считались недопустимым насилием, если предварительно не получено согласие адресата. А если оно и было получено, то «посткоитальное несогласие» его легко опровергнет: ну и что, что партнёрша передумала потом или «в процессе» – у неё тонкая и противоречивая психическая организация!
Вопрос о способах получения согласия определённо ставит в тупик: как в таких условиях можно недвусмысленно и неоскорбительно сформулировать намерение проявлять симпатию?
В идеале «новой этики» впредь двое не смогут свободно начать общаться, приглядываясь и присматриваясь друг к другу с некоторой степенью неопределённости перспектив. Один из них, который мужского пола, не будет иметь права никаким образом инициировать контакт – сначала потенциальная жертва его «грубых сексуальных притязаний» сама должна сообщить ему, что согласна на всё. Если же, как вариант, она в процессе захочет единолично устанавливать пределы допустимого на заранее оговоренном временном этапе, то справиться с такой задачей можно лишь тотально опошлив процесс до голой технологии. Изгнав и вытравив из него всё, чем секс обогатила культура. Забыв о нелегко достигнутом раскрепощении личной сексуальности, затолкав её снова в темницу стыда и страха.
Харассмент придумали, чтобы оправдать дискриминацию
Культура, как заметил ещё Фрейд, на счёт которого давно принято списывать все неприятные последствия «полового вопроса», содержит всё то, чем мы пытаемся защититься от грозящих нам источников страданий. В одних культурах физиология ограничивается правилами и красивыми ритуалами, в других практикуются более радикальные способы превращения мужчин в безопасных для женщин служителей гарема. Зависит от целей. Если цель –исключить секс с гарантией, то гаремный способ – безальтернативный. Если нет цели сделать мужчин евнухами, то с физиологией, как и с физическими законами, придётся считаться.
Физиология полов так устроена, что мужчины хотят секса в среднем чаще, чем женщины, но могут реже. Грубо упрощая, можно сказать, что женщина физиологически готова к сексу всегда, а мужчина – нет. Его возбуждение рационально управляемо лишь наполовину – в сторону подавления. Но сам процесс с результатом зависят главным образом от готовности мужской физиологии. Мужчина не сможет симулировать оргазм, даже если очень постарается не обидеть даму отказом. Культура, признающая право на инициативу за мужчиной, оберегает женщин от травмирующих психику ситуаций.
Борцы с харассментом взламывают все коды сложившейся к концу XX века культуры отношений. Новой нормой сексуального общения требуют признать вообще не пойми что: то ли отсутствие естественных биологических, психофизиологический и эмоциональных реакций, то ли сведение сексуального контакта к удовлетворению исключительно женских физиологии и амбиций.
Дискриминация по признаку пола («мужчина виноват, если женщина так решила!»), кроме того, отменяет презумпцию невиновности. Напомню, что О.Джей Симпсон, обвинённый в убийстве жены и её любовника, отделался многомиллионным штрафом, но избежал тюрьмы только потому, что адвокатам удалось опровергнуть или поставить под сомнения все доказательства, предъявленные ему обвинением. Вайнштейну же дали 23 года по двум эпизодам, доказательность которых основывается только на показаниях самих потерпевших. В обоих случаях в правдивости обвинений сомнений почти никаких, но почувствуйте разницу!
Приравнивая к насилию действия, не содержащие ни применения силы и власти, ни угрозы, борцы с харассментом фактически снимают табу с реального насилия: если нет разницы в цене, зачем себя ограничивать? Почему не избить до полусмерти, если в общественном мнении обещание роли в фильме ничуть не лучше избиения? И ты получишь те же 23 года тюрьмы, а то и меньше, это уж как «повезёт» с общественным резонансом.
Культ запретов и безопасности как «профилактика жизни»
Последний раунд борьбы с «харассментом» интересно рифмуется с самоизоляционной политикой ковид-пандемии. Основной императив – бесконтактность: закройте рты намордниками и держитесь друг от друга подальше!
Это не столько новая этика, сколько биополитика, в которой нормальное поведение свободного человека считается опасным для общества и для самого себя. В которой человеческая личность низводится до безвольного объекта «охранительных» манипуляций, и где необходимо срочно всё запретить, закрыть, ограничить, дабы избежать худшего.
Что проводниками установления биополитического тоталитаризма наравне с вирусом выступают напуганные сексуальной свободой дамы – надеюсь, просто совпадение.
Но в заключение хочу заверить, что женщины, желающие получить преимущества за счёт ограничения прав и свобод мужчин, жестоко ошибаются: в результате они не получат ничего. Ни свободы, которая не бывает половинчатой в системе узаконенных запретов, ни любви.
Марина Шаповалова
