Записки одного из отправившихся в эмиграцию петербургских журналистов о том, каково нынче русским в Европе
.
В России казалось, что сбылись самые мрачные прогнозы Салтыкова-Щедрина, говорившего: ничего-де, что сейчас в Европе за рубль дают полтинник, а хуже будет, когда за рубль станут давать в морду. Однако на самом деле в морду не дают, а если и дают, то не чаще, чем прежде. До войны я сталкивался с русофобией только однажды: водитель автобуса наотрез отказывался продавать мне два билета. При этом дело было в Германии. А автобус ездил в аэропорт. А просил я его по-английски. Поэтому это так себе русофобия: скорее, человек просто ненавидел свою работу.
Быстрее всего быть идентифицированным как русскому в торговых мусульманских странах (проще написать арабских, но дальше речь пойдет о Турции). Здесь все время спрашивают тебя по-английски, откуда ты. Один раз спросили даже из остановившейся в пробке машины. При этом, кажется, я не делал ничего такого, что могло бы навести водителя на мысль «интересно, откуда берутся такие идиоты?»
Я придумал для себя объяснение, что торговцы все время стараются классифицировать людей по национальному признаку, дабы сразу обращаться к проходящим мимо покупателям на родном языке. И поэтому максимально расширяют выборку. Впрочем, надо признать, что туркам в этом смысле очень далеко до арабов из туристических мест северной Африки.
На вопрос «Откуда вы?» можно отвечать или Russia, или вопросом «А как вы думаете?». В последнем случае диалога скорее всего не получится, но, если торговец достаточно понимает по-английски, он попытается угадать. «У тебя лицо русское», – объяснил мне один из отгадавших. Чаще, когда выяснение доходит до финала, говорят: «А чего ты по-английски-то разговариваешь? Мы тут русский понимаем».
Никто не спрашивал у меня в Турции, зачем я напал на Украину и не предлагал валить обратно. «Россия? У вас там какая-то… какая-то… я забыла слово… проблема», – говорила мне на бедном английском девушка из Туниса, с которой мы оказались соседями за столом в дешевой стамбульской забегаловке. Хотя Роскомнадзор ничего ей не запрещал. Люди, которых непосредственно не касаются эти события, не очень за ними следят. Russian? Hello, Russian!
Конечно, Турция — не показатель, мы не отключаем им газ. Европа в этом смысле должна быть более релевантной, но здесь не спрашивают, откуда ты (один раз в Германии спросил продавец в магазине, но сам в ответ тут же отрекомендовался турком). И как-то раз в Финляндии прохожий, явно местный, крикнул нам украинское приветствие, которое запрещено в России. То ли хотел обидеть, то ли наоборот — принял за беженцев из Украины и выражал поддержку. Было холодно, мы шли нахохлившиеся и закутанные — настоящие беженцы. Поэтому скорее второе. И наклеек «Мы не продадим Путину доннер» на дверях европейских шаверм нет. По крайней мере, массово. Хотя, рассказывали немецкие друзья, раньше на упаковке Kefir Kalinka был собор Василия Блаженного, а теперь — горы.
В объяснении этого феномена недостаточно будет версии, что никому не интересно происходящее на востоке Европы. Есть более фундаментальная вещь. И неприятная для нас. Кажется, что люди по ту сторону шлагбаума просто добрее. «Мне нравится в Турции, здесь меня еще ни разу не били», – говорила мне девушка-трансгендер, живущая в Стамбуле с марта. В Берлине ее бы не побили тем более.
Они — добрее, мы — духовнее. Это относится ко всем россиянам, даже тем, которые против скреп. В этом контексте феномен canсel culture, совершенно нас потрясший, становится чуть более понятным. Мы не понимаем, как можно предъявлять претензии Черчиллю в том, что он угнетал колонии, или Вашингтону за владение рабами. Они – герои своего времени, в которое, между прочим, иначе быть просто не могло. Но для людей за шлагбаумом фактор доброты имеет значение.
Ваш понауехавший
На заставке: Стамбул. Даже собак не прогоняют, не то, что русских
