Людьми движут любовь и все производные от нее, даже самые извращенные, вроде ненависти и жажды власти. Так или иначе, человек хочет, чтобы его любили и сам кого-то, пусть даже абстрактно воображенного или даже замещенного чем-то материальным, — любит.
Но группами (обществами) движут только коллективные амбиции. И более ничего.
Именно поэтому человеческая история так абсурдна, агрессивна и глупа. Ибо в основе амбиций всегда — глупость: непонимание и нежелание понять другого.
Как быть историку, перед глазами которого — нескончаемый парад агрессивных групповых амбиций, инкрустированный творческими озарениями романтиков-одиночек, то и дело что-то изобретавших, созидавших — но все равно тонувших вместе со своими и чужими «мы-группами» в омуте тупых и амбициозных ристалищ?
Что делать, размышляя о прошлом? Бесконечно осуждать и ставить всем ушедшим поколениям «двойки» по поведению?
Историк ведь тоже человек, и он не может не сопереживать тем, кого изучает и в кого пытается вжиться…
Да, к войнам, террору, казням, репрессиям и т.д. — невозможно относиться позитивно.
И все же задача историка — понимать, а не судить.
Какие причины лежат в глубинной основе перманентного исторического безумия и смертоубийства, а какие — были триггером, пробудившим и разбередившим эти глубинные основы?
Глубинные основы всегда одни и те же — инстинкт групповой первосортности (групповые амбиции). Триггер — внезапно обострившаяся жажда их утверждения/подтверждения — либо сгустившийся страх оказаться в положении «второго сорта». Никаких других причин войн и всех прочих форм институционального насилия — нет.
Поняв это, историк получает ключ к пониманию практически любого эпизода человеческой истории.
И, может быть, рассказав об этом другим людям, помогает им сделать спасительный практический вывод.
А именно, вывод о том, что любое культурно-историческое сообщество, любая цивилизация, да и вообще любая исторически сложившаяся социальная группа, — это «злая собака», агрессивно охраняющая свой «двор», то есть модель собственной первосортности. И чем крупнее и зубастей «собака», тем она злей и глупее.
И единственный способ сохранить мирный баланс внутри системы, состоящей из множества «злых собак» и их «дворов», это убедить каждую из собак добровольно признать себя потенциально опасной – и надеть на свои амбиции хотя бы сдерживающий намордник. А еще — научиться читать и не входить без стука и разрешения туда, где на двери ясно написано: «Осторожно! Во дворе — злая собака!..»
Одним словом, вся надежда – на историков-«кинологов», понимающих собачьи сердца и души и умеющих до них достучаться…
Даниил Коцюбинский
