Музеи остались без интуристов – и многим это понравилось. Концерты ушли в онлайн – и некоторые говорят, что это удобнее живых выступлений. Творцы заперлись на карантин и обещали создать шедевры – не все им верят. Как пандемия отразится на культуре и ее восприятии. “Город 812” предложил культурологу , модератору круглого стола «Мы. Искусство. Эпидемия» Алексею Лепорку поразмышлять на тему «Культура и пандемия».
– Что хорошего и что плохого сделала пандемия с культурой?
– Возникла странная пауза и непонятно, куда мы провалились, к чему будем выползать. Непонятно, как такое время использовать кроме понятых занятий – читать, думать, размышлять. Мы привыкли считать, что паузы бывают продуктивными, но прежде они были ожиданием встречи. Культура всегда строилась на обмене энергией, живой и теплой, на непосредственной реакции, а сейчас она свелась к чистой виртуальности.
Виртуальное общение, увы, исключает ощущение энергетической, эмоциональной реакции. Отсюда страстное желание некоторых любой ценой выйти и карантина, играть, исполнять и т.д. Прежняя культура питается энергией в зале в широком смысле слова, в этом, собственно, её смысл – от человека к человеку.
– Все культурные институции старались проводить онлайн мероприятия. Но – кажется – у зрителей уже возникла усталость от цифровой культуры.
– Возникла ли усталость от цифровой культуры после обилия онлайн-событий, которые все стремились проводить? Ответ зависит от того, на какой позиции находиться. Одни привыкли к живому общению. Для других экран — естественная реальность. У тех, для кого это не нормально, возникли растерянность и испуг: а что мы не придем на концерт живьем?
– И вообще они люди второго сорта?
– Во всяком случае, возникло ощущение подзабытости со своими книжками, в которые можно уткнуться, воспоминаниями и т.д. Они хотя бы отблеск живого, а оно не нужно. Тем же, кто в гармонии с онлайн-жизнью, всё отлично: для них мир существует по сути едва ли не только для того, чтобы отражаться на экране.
Искусство развивалось как отражение-преображение мира. Ренессанс был взглядом не на образы, символы и знаки, а восхищался реальностью и пытался её поймать и пересоздать. А онлайн-жизнь становится субститутом всего. Возникают новые формы поведения, люди радуются, что все происходит онлайн, там все происходит вовремя и быстро заканчивается, всё по ранжиру.
– Насколько эффективной оказалась цифровая культура? Вы за этим следите? Что-нибудь вам понравилось?
– Нет. Извините, но не понимаю смысла ее существования. Это же возведенная в абсолют жизнь в соцсетях. Еду в общественном транспорте и всегда с увлечением рассматриваю людей. Войдя в автобус, маршрутку, вагон метро, вижу, что большая часть людей живет в социальных медиа. Они живут только там?
Они не смотрят в окно и по сторонам, они в экране. То же самое случается, когда, приходя в музей, они быстро делают снимок картины, присаживаются, постят его, потом, может, и рассматривают, но его, а не оригинал.
– Говорят, из-за большого количества отложенных премьер, выпусков фильмов, книг и прочего нас когда-нибудь ждет золотой офлайновый культурный сезон. И изголодавшиеся зрители ринутся в театры и музеи. Вы ждете «золотого сезона»?
– У исполнителей есть желание выйти к людям, они начинают ценить публику больше, чем прежде. Чтобы снова драйв и кураж возникли при живом общении. Страстное желание к общению поведет некоторых людей в театр. Но многие пересмотрели на карантине столько всего и такого высокого качества, что они могут и не пойти на концерт, в оперу, на балет. Там я твердо знал, что будет здорово (а если нет, легко выключить), а тут что. Это вопрос к исполнительским искусствам, им придется каждый раз доказывать, что они лучше существующих записей. Хотя возможна другая позиция: там идеально прекрасные (и доведенные до кондиции) «консервы», а здесь неидеальное, зато живое, возникающее при нас.
– И что тогда?
– В самом широко распространённом варианте это будет культурный досуг. Не посмотреть лучшую «Пиковую даму», а пойти «на театр». Потому, что сиденья удобные, слышно хорошо, буфет прекрасный. Себя показал, других посмотрел, передал по соцсетям, что в театр наведался. Исчезает постоянная публика, она практически уже везде и исчезла, осталась подкультуренная социальная жизнь.
– Многие деятели разных искусств говорили, что карантин – благо для них, наконец-то они смогут погрузиться в творчество. Ожидать шедевров?
– Это мечта или тест. Выучили ли артисты что-то, пока сидели на карантине, так, что это по-настоящему. Не уверен. Ничего не предвещает, что условный Гергиев заново лучше сыграет симфонии Бетховена. Поживём-увидим. Григорий Соколов и без карантина жил только в музыке, вы думаете, другие научатся?
– А если говорить о литературе и визуальных искусствах?
– Уже есть, к примеру, пьеса Евгения Водолазкина «Сестра четырех» — это бурлеск, веселая зарисовка, которая походит на Норкина, вдруг решившего стать героем хипстеров. Это чистый постмодернизм, всё ладно соединили, хитро подкроили, а в итоге и обыватель прав. Удобно придумано.
Вот Альбер Камю, когда писал, пусть, и про другую чуму, он писал про человеческое состояние. Когда человек находится в обстоятельствах, когда мир отсечен. Чистый экзистенциализм. Способно ли современное искусство на такую сверхзадачу.
Врач в эпоху короновируса, привыкший жить в обществе потребления, ставший частью сферы услуг, вдруг возвращается к своей исходной миссии. Той, что по Гиппократу. Вот вам экзистенциальная тема. В советское время был популярен шотландский писатель Арчибальд Кронин. Первые его романы был про врачей, которые стремились к профессии, знали, что у них есть назначение, миссия. Уж не говоря про Чехова. Сложно представить, что сейчас кто-то за такую тему возьмется. Преуспевающий врач вдруг должен действительно спасать людей, пробовать в поле риска, не зная пути и видя устремлённые на него надежды. В этом была бы претензия на литературу XIX века.
Для того чтобы так писать, надо претендовать на властителя дум. Кто-то у нас претендует на это положение? Эта ниша для Толстого, Достоевского, если позволите, то и Солженицына. Сейчас она останется пустой. Кто-то Солженицына в эту нишу и не поставит, но его претензия была очевидна. А теперь такая претензия смехотворна. Кто может сказать про человеческое состояние, когда мир так поменялся.
Наоборот все хотят сказать, что ничего не поменялось, все как было, так и есть. Правда? Огромное количество людей на улице, полные кафе. Все будем гулять, мир тот же.
Визуальные искусства – это перформанс, но сама жизнь стала перформансом. Тем более, в маске, когда исчезает лицо. Одни глаза – успеваем ли мы в них вглядеться. Поле для работы есть, но тревожное.
– Много ли, по вашим ощущениям, создавалось на злобу пандемического дня? Что-то толковое получилось? Или злоба дня принципиально тупиковый вариант?
– Злоба дня стала непредсказуемым понятием. Злоба дня – это занятие позиции. Я верю, что это обман или я верю, что это страшно. Кто же решится на такое?
– Очень популярна группа в Фейсбук «Изоизоляция» (почти 600 тысяч участников) – люди пытаются подручными средствами сделать фотографию, максимально похожую на какую-нибудь знаменитую картину. Может быть, это новый уровень взаимодействия с искусством?
– «Изоизоляция» сопоставима с живыми картинами, tableaux vivantes, так популярными с конца XVIII века и почти весь XIX-й. Например, уже при дворе вдовы Павла I оживляли миньяровское «Великодушие Александра Македонского». А дальше принялись за Сикстинских мадонн и всё вплоть до Макарта. Тогда все готовились, ставили своего рода спектакли и замирали в этом от восторга. А теперь скорее это похоже на проецированную на экран игру в чужие роли. Это у нас стало нормой жизни, играют в свет, в аристократию, другие – в богему, такая русская любовь к сворованным ролям. Может, как раз поэтому «Изоляция» стала популярнее всего в России. Некоторые изображают Кассандр и Медей…
– Они знают кто это такие?
– Твердой уверенности у меня нет. Судя по выражениям лиц – вряд ли. Не до конца сходится. Это игра в роли, которые им не доступны в жизни. Вот я представил(а) себя и посылаю всем через соцсети. Может быть, у них возникнет желание посмотреть оригиналы. Но как-то не уверен. От маски ли они бегут к живым картинам, или из любви к театру.
– Многим понравилось жить без туристов – никто не мешает ходить по паркам и музеям (если они, конечно, открыты). Может быть, туризм – зло, которое делает искусство ширпотребом?
– Реальность не может быть злом, это вопрос нашей внутренней оценки. Вы говорите об идеале старой культуры: туристы мешают тем, кто хочет вглядеться. Много ли людей, которые будут застывать перед произведениями? Таких, кажется, осталось всё же совсем мало. Экран отучает вглядываться. В отличие от живых картин Рембрандта, которые при разном освещении, ракурсе, бликах выглядят по-разному, их интересно смотреть много раз, в разных состояниях, входить в них.
А туризм, он вернется. Привычка ездить возьмет своё. На Черное море летом рванули не из-за теплой воды, а из-за привычки срываться с места.
В музеи побегут с большим азартом: вдруг не успеем, не задаваясь вопросом, зачем успевать. Да, и постить что-то надо, и себя продвинутыми показывать. Но это так, предположение.
– Все говорят: «теперь мир не будет прежним» (после этой пандемии): вы какие перемены в культурной сфере прогнозируете?
– Мне представляется, что произойдет фатальный водораздел между теми, кто смотрит на мир, и теми, кто смотрит на экран. Онлайн, наверняка, восторжествует, и все эти наши вопросы станут неуместными. Наслаждение миром сведется к массовой рассылке снимка красивого заката. Зачем тогда искусство? Тогда функция художника – это функция самого быстрого фиксатора и все это долгое претворение, ломание головы никому не нужны. И все книжки, которые надо медленно читать, уйдут в прошлое. Придут другие. Ну, такие как «Щегол», ведь это же Диккенс на уровне очень длинной и натужной мыльной оперы. А с другой стороны – хипстерские тренды.
И вместо навыков поведения, уроков и воспитания чувств, полученных из книг, восторжествуют условности онлайн-поведения. И чёткие, удобные клише – так надо, так не надо, туда смотреть, а это игнорировать. 40 процентов, одобряющих линию поведения Лукашенко, как раз об этом – так удобнее.
В.Ш.
