Из того, что удалось прочитать о плачевной судьбе Дома радио, всем стало ясно, что грека Курентзиса используют по его традиционному национально-историческому назначению – как троянского коня, маскирующего тривиальный проект превращения здания в гостиницу и ресторан (или даже рестораны, по одному на каждом этаже). Понятно, что судьба Курентзиса – это судьба пузыря на воде: вскочил и вскоре лопнул. Зато гостинично-ресторанный бизнес в результате останется и будет приносить доход.
Судьба Дома радио характерна для правления В.В.Путина, когда «охранительный максимализм» и концепция охраны исторической среды Петербурга, мест памяти, до этого времени доминировавшая, сменилась иной концепцией – контролируемого разрушения, основанной на стремлении получить прибыль как экономическом мотиве и антиисторизме как базовом концепте новой культуры XXI в. Вся семантика Дома радио, неразрывно связанная с блокадой Ленинграда, демонстративно игнорируется и уничтожается, и это только первый сигнал такого рода обессмысливания городского пространства, в котором отпечаталась история.
В связи с этим возникает много вопросов, но один звучит особенно пикантно: а что делать с так называемым пристроенным памятным знаком Ольге Берггольц, установленным у входной двери в Дом радио? К какой стенке его поставят? Или его разломают и выбросят на помойку, как отживший хлам, утративший актуальность и ценность? Или после открытия гостиницы и ресторанов, когда всем будет предложено забыть историю, забыть, что раньше тут был Дом радио, он будет стоять у входа, и пьяницы с глазами кроликов, выползая из увеселительных заведений, будут, как бараны, смотреть на него?
Гостиница и ресторан – это теперь для любого сколько-нибудь приметного здания в Петербурге неизбежная нижняя точка нравственного падения, «желтый билет», знак полной продажности.
В здании Благородного собрания (построено в 1912-14 гг.) с 1933 года располагался радиокомитет
Напомню тем, кто считает себя владельцами Петербурга, а заодно и «профессиональным блокадникам», прикормленным властями до полного беспамятства и безмолвия: во время блокады Берггольц работала в радиокомитете, и ее голос регулярно звучал в передачах, отсюда и этот мемориальный объект. Его исторический смысл трагический – уж так получилось. Не случайно он был открыт 8 сентября 1998 г., в годовщину начала блокады Ленинграда. Его авторы – скульптор Вадим Трояновский и архитектор Вадим Спиридонов. На граните укреплен бронзовый горельеф – изображение Берггольц; выбиты ее стихи: «…И спаяны сильней, чем кровью рода, родней, чем дети одного отца, сюда зимой 42 года сошлись – сопротивляться до конца». «…И даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей. О.Берггольц».
У памятника длинная и интересная, если так можно выразиться, история. По сообщению скульптора Трояновского, еще во второй половине 1970-х гг. по предложению М.Ф.Берггольц он работал над надгробным памятником Ольге Берггольц. Мария Федоровна разработала план многофигурной композиции, введя в число персонажей и себя. Эскизы, предложенные скульптором, вызвали у нее приступ гнева, и работа заглохла. После указа президента, а затем распоряжения мэра Петербурга (указ президента РФ № 1968 от 3.10.1994; распоряжение мэра № 268-р от 28.03.1996 «О сооружении в Санкт-Петербурге памятников», приложение 2), предписавших открыть надгробный памятник О.Берггольц на «Литераторских мостках» в IV квартале 1996 г., Трояновский опять начал работу, но М.Ф.Берггольц опять ее запретила. В итоге этот памятный знак, первоначально создававшийся как надгробный памятник, был установлен в соответствии с распоряжением губернатора № 890-р от 07.09.1998 «Об установке памятного знака, посвященного О.Ф.Берггольц, у главного входа Дома радио».
Кстати, тексты Ольги Берггольц, выбитые на граните, были подобраны сестрой, Марией Федоровной, специально для пристенного памятника: первый текст – неточно воспроизведенная цитата из поэмы «Твой путь» (1945) (М.Ф.Берггольц написала его в присутствии Трояновского по памяти), второй текст – цитата из стихотворения «Стихи о себе» (1945).
Памятник развивает представление о Берггольц как о «главном поэте блокады», чей живой голос доносил правду. «<…> За эти месяцы в жизни Ольги произошли разительные перемены, <…> она стала поэтом борющегося Ленинграда, <…> судьба ее отныне и навсегда связана с судьбой осажденного города, <…> в ее стихи с болью и надеждой вслушиваются люди не только в кольце блокады, но и далеко за его пределами. Короче говоря, я не знал, что случилось настоящее чудо: война и блокада подняли Ольгу на самый гребень трагических событий, разом проявили то, что годами копилось и зрело в ее душе, превратили ее в истинного поэта-гражданина, чей искренний, чуждый ложного пафоса, живой человеческий голос уверенно и властно звучал над опустевшими улицами и площадями Ленинграда, в оледеневших пещерных жилищах, в землянках и блиндажах переднего края. Это был неожиданный для многих, но глубоко оправданный и выстраданный поэтический расцвет. Сама Ольга назвала его жестоким <…>» (Левин Л. Жестокий расцвет // Новый мир. 1979. № 4. С. 180).
Впрочем, Берггольц фальшь и ложь своих официальных выступлений ощущала очень остро и постоянно, и именно этой теме, терзаниям из-за необходимости писать и говорить ложь, был посвящен ее «тайный дневник», который она вела во время блокады и который ее муж, Н.С.Молчанов закопал во дворе дома 86 по Невскому пр. (где у Молчановых был дровяной сарай). «<…> Шли годы немыслимой, удушающей лжи <…> годы страшной лжи, годы мучительнейшего раздвоения всех мыслящих людей, которые были верны теории и видели, что на практике, в политике – все наоборот, и не могли, абсолютно не могли выступить против политики, поедающей теорию, и молчали, и мучились отчаянно, и голосовали за исключение людей, в чьей невиновности были убеждены, и лгали, лгали невольно, страшно, и боялись друг друга <…>» (запись от 17 сентября 1941 г.).
«Надо перестать писать (лгать, потому что все, что за войну, — ложь).. Надо пойти в госпиталь. Помочь солдату помочиться гораздо полезнее, чем писать ростопчинские афишки. Они, наверное, все же возьмут город. Баррикады на улицах – вздор. Они нужны, чтоб прикрыть отступление Армии. Сталину не жаль нас, не жаль людей» (запись от 24 сентября 1941 г.).
А теперь уже не жаль ни этого места трагической памяти – Дома радио, соединившегося с памятью об Ольге Берггольц, которая это заслужила честной и трагической жизнью, ни тем более какого-то пристенного памятного знака, с точки зрения новых хозяев жизни – бессмысленного куска гранита, посвященного непонятно чему и неизвестно кому.
И последнее – финальная виньетка. У Салтыкова нашего Щедрина есть сказка, написанная в 1885 г., называется «Баран непомнящий». «<…> Истинно мудрым называется только тот баран, который ничего не помнит и не сознает, кроме травы, сена и месятки, предлагаемых ему в пищу». И «ежели ты баран, так и оставайся бараном без дальних затей. И хозяину будет хорошо, и тебе хорошо, и государству приятно».
Михаил Золотоносов
