Даниил Жайворонок – социолог, независимый исследователь в области гендерной проблематики, феминистской теории и феминистских дискурсов о коммерческом сексе. Его недавний текст в журнале «Нож» наделал шума, поскольку обнажил «блеск и нищету» новейших модных интеллектуалов, особенно ярко проявившуюся в контексте вирусных рассуждений «мэтров» – Джорджо Агамбена, Славоя Жижека, Джудит Батлер и других – на тему случившейся пандемии.
«Город 812» побеседовал с Даниилом Жайворонком на тему о том, как же так вышло, что у современных философов стало преобладать стремление институционально флудить, а по сути болтать глупости либо банальности (о гнилом неолиберализме, спасительном социальном конструктивизме, архиважном гендерном факторе и прочих новомодных сюжетах) – вместо того, чтобы, как и положено ученым, а не медийным публицистам-аниматорам, порождать новые смыслы?
«Если, например, мыслительница или мыслитель до эпидемии занимались критикой неолиберализма, то и про COVID-19 они высказались в том духе, что виноват этот самый неолиберализм. Если они занимались экологической проблематикой, то в пандемии увидели очередное свидетельство экологического коллапса. Те, кто писали о кризисе заботы или феминизации низкооплачиваемого труда, тоже увидели в сложившейся ситуации подтверждение своих уже высказанных идей и наблюдений».
Из статьи Даниила Жайворонка «Туалетная бумага как симптом»
- Даниил Жайворонок
– Может, фонтан интеллектуального мусора, который обнаружился в философских текстах, посвященных теме пандемии и который вы описали в статье «Туалетная бумага как симптом», объясняется просто тем, что ученые кинулись анализировать тему раньше времени? Может, им надо было просто подождать и как следует отрефлексировать?
– Строго говоря, научный анализ можно начинать на любой стадии исследования. Исследование пандемии, мер государства и сбор данных – это тоже важно. В настоящем времени можно предлагать анализ и теоретизацию происходящего, это даже крайне полезно для будущих исследований. Конечно, результаты и данные, имеющиеся сейчас, будут отличаться от тех, что появятся через некоторое время. То есть проблема заключается не в том, что все стали исследовать и изучать, а в том, что многие не стали этого делать, а сразу перешли к выводам и обобщающим теориям, минуя стадию эмпирического анализа, или вообще игнорируя реальность.
Например, Джоржо Агамбен (итальянский философ, наиболее известный своими исследованиями в области биополитики), сразу перешел к выводам и объявил пандемию подтверждением своей теории «чрезвычайного положения». Хотя она не очень-то подходит для описания текущей ситуации. Реальное положение дел сильно отличается от теоретических конструкций Агамбена. Но философа это не сильно смутило. Для умножения символического капитала философам нужна ещё большая узнаваемость. И самое главное – им нужны «живые доказательства» правоты их философских теорий. Коронавирус оказался отличным поводом напомнить о себе. Вот Жижек критиковал неолиберализм – неолиберализм в вирусе и виноват! «Мэтры» стремятся обобщать как можно быстрее, не пытаясь при этом по настоящему осмыслять ту новую реальность, которая возникла в связи с пандемией. Им важны не новые смыслы, важно подтверждение своей «исходной правоты», им важен хайп. Да, в академии тоже есть хайп…
– Хайп? А каким научным термином его можно было бы описать?
– Я думаю, «публичная наука». Есть такой термин – публичная социология. Когда учёные пытаются высказываться на животрепещущие темы и, таким образом, они привлекают больше людей к общественным проблемам. Можно говорить о существовании «публичной науки» в целом. Науки, которая активно вовлечена в политические и экономические события, которая активно взаимодействует с обществом, вовлечена в значимые дискуссии. По сути всякая наука так или иначе вовлечена и в политику, и в экономику. И то, что исследовательницы и исследователи высказываются на актуальные темы, это замечательно.
Конечно, бывает хорошая публичная наука, которое производит некоторое новое знание, или новые концепции, теории, но есть и высказывания, которые ценны не столько своим содержанием, сколько своим авторством или заголовком. А современные медиа устроены таким образом, что наибольшей популярностью в них пользуется «легко узнаваемый» («раскрученный») контент. Скажем, статью Жижека будут читать просто потому, что он известен. Аудитории интересно его высказывание, а медиа нужна аудитория. Поэтому они опубликуют все, что напишет условный Жижек. Потому что просмотры конвертируются в рекламу и деньги.
– Когда вирус сподвигнул современных философов писать неглубокие и предсказуемые тексты, он породил проблему или обнажил то, что было и раньше?
– Конечно, эта проблема существует давно. Это структурная проблема. С одной стороны уже сложилась система академических селебрити, которые постоянно генерируют какой-то контент, чтобы увеличивать свой символический капитал, продвигать себя в качестве бренда на рынке академических карьер и контрактов. С другой, у нас есть медиа, которые готовы публиковать все, что произведут такие селебрити. Потому что это выгодно, это создает траффик и так далее.
– Эта тенденция в гуманитарном знании неодолима? Или она всё же будет меняться?
– Пока, мне кажется, ничего не меняется. Ну, кто заметил, что Агамбен написал чушь про «изобретённость» эпидемии и паники государствами? Да почти никто: у Агамбена только стали чаще просить интервью и цитировать. Конечно, если разбирать все эти «хайповые» тексты по существу, они ненаучны, полунаучны или квазинаучны. Однако они написаны теми, кто уже зарекомендовал себя как новый классик, и мы обязаны с этим считаться. Можно написать критику, но где будет эта критика? Где-то далеко на периферии. В итоге «академическое» гуманитарное знание постепенно перестает быть научным и попадает в замкнутый порочный круг, из которого пока не очень ясно, как выбраться…
– Но, может, в этом есть и позитивные стороны? Все же в итоге многие люди начинают интересоваться тем, что говорят ученые…
– И да, и нет. С одной стороны, некоторые действительно могут начать интересоваться той или ной тематикой после прочтения даже не очень удачного текста. С другой стороны, знание, которое становится популярным, далеко не всегда ведет в нужном направлении, или вообще ведет куда-то. Становясь все более и более популярными, теории могут утрачивать свою аналитическую функцию, утрачивать свою познавательную функцию, и превращаться скорее в лейблы, которые ни к чему конкретному не отсылают.
Недавно я прочитал статью Кэти Дэвис по социологии знания «Intersectionality as buzzword». («Интерсекциональность как слово, которое у всех на языке»). Интерсекциональность — это пересечение различных форм или систем угнетения, доминирования или дискриминации.
В этой статье было проанализировано, как именно научные теории, подходы и тексты становятся популярным в современном научном мире. И оказалось много, на первый взгляд, неожиданного.
Во-первых, теория, чтобы быть успешной, должна быть противоречивой. Если теорию можно интерпретировать по-разному, значит, её смогут использовать люди разных убеждений, по-разному её понимать. Противоречивость – всегда хорошо для популярности научного текста. Вы, может, думаете, что противоречие в научном тексте – это логическая ошибка? Вы просто отстали от жизни! Оказывается, что противоречие – поле для интерпретации и пища для рассуждений! Можно ещё много формулировок придумать: «амбивалентность», «неоднозначность». Одним словом, если теория неконкретна, это работает на успех статьи.
Во-вторых, существуют тренды внутри самой «академии». Если говорить про феминизм, то, сейчас в самом тренде «киберфеминизм» (направление феминистской мысли, связанное с изучением киберпространства и информационных технологий – Д.Т.) или «новый материализм», в России тренды не настолько выражены, потому что феминистское академическое сообщество не такое большое. Однако тоже существуют свои тенденции. И то, что в них укладывается, имеет, конечно, гораздо больше шансов на успех, чем то, что идет против них.
– Можете ли вы привести примеры периферийных, т.е находящихся не в центре внимания общественности гуманитарных текстов, которые заслуживают больше внимания, чем они в реальности привлекают?
– Мои интересы – феминистская теория, гендерные исследования. Я вижу, что если появляются новые интересные тексты и имена, они не становятся такими же известными, как тексты Джудит Батлер. Например, не имеют шансов на массовый успех оригинальные и интересные тексты об исламском феминизме и исламских женщинах, той же Сабы Махмуд или Лейлы Абу-Лугод. Очень мало людей, которые будут читать об исламе, потому что это такая специальная область. Проще прочитать Батлер: она пишет про гендер в принципе, про то, что гендер – «это перформанс».
Напомню, что, согласно перформативной теории гендера, не существует истинной природы женщины или истинной природы мужчины, вытекающих из их телесных особенностей. Гендер, согласно этой концепции, является результатом многократных перформативных действий, осуществленных в определенном культурном контексте. И вот про это будут с удовольствием читать по тысячному разу одно и то же. А про что-то новое и неожиданное – нет.
Но в целом, интересные тексты можно встретить в узкоспециализированных областях. А вот в «философии больших идей» – уже нет. Новый материализм (возврат от субъективности, доведенной до абсолюта, – к материальному миру «объектов») и ксенофеминизм (говорящий о пользе технологий для эмансипаторной деятельности) – наверное, последнее, что появилось нового из таких общих подходов. Новый материализм во многом спорит с социальным конструктивизмом: при изучении гендера конструктивисты не замечали вещей вплоть до телесности, а теперь учёным приходится иметь в виду, что гендер детерминирован не только воображаемо-идеально, но и материально-телесно. Ибо мир сделан не только символов и знаков, но из вещей тоже.
– Но можно ли вообще сегодня придумать новую большую идею в условиях глобального (даже философского!) ресайклинга? Может быть, вы сами уже что-то придумали или разрабатываете?
– Я пока ничего не придумал, к сожалению! (смеётся) Но могу сказать, что так или иначе современная философия строится на переосмыслении того, что было. Если брать какие-то популярные течения, то это – переосмысление философии Канта, нахождение изъянов в его логике. А до этого все читали Жильбера Симондона, который писал про множества и монады…
Все до сих пор ресайклят Платона, античную философию, Хайдеггер никогда не выйдет из моды. Сейчас все цитируют «Postscriptum к обществам контроля» Делёза, а до этого все цитировали «Надзирать и наказывать» Фуко. Может, скоро нас ждёт мода на Деррида? И, конечно, появятся новые имена…
– Деррида и Делёз – это не Кант и не Платон. Это сравнительно новые имена. Может, и сегодня кто-то новый и что-то новое появится?
– Мне кажется, все пытаются создать свою новую идею, но не могут. Вот уже 20 лет господствует социальный конструктивизм, и все на это жалуются, пытаются что-то ему противопоставить. Но все эти теории оказываются не такими живучими, не такими применимыми. Конструктивизм создал вокруг себя внушительный метанарратив, оброс практиками, подходами и влиятельными учёными. С разработанной теорией всегда легче работать.
Но, я уверен, запрос на появление какого-то нового слова в философии точно есть. Все этого хотят. Возможно, сейчас такой исторический период, когда мы переживаем идейный застой, но кризис всегда ведёт к решению проблемы.
Дина Тороева
На заставке к тексту: Славой Жижек, словенский культуролог и философ
