У меня в руках «акт отречения» Николая II. Подлинная рукопись, точнее говоря, машинопись. Этот юридический документ поставил последнюю точку в 300-летнем правлении династии Романовых. Дата документа « 2-го марта 1917 года 15 ч 03 мин». Последние цифры «03» мин тщательно выскоблены. Что же это за юридически корректный акт, если дата его подчищена!
Считается, что Николай отрекся от престола 2 марта (это 15 марта по новому стилю) 1917 года. Дело было так. В 14 часов 47 минут 2 марта от перрона Варшавского вокзала отправился экстренный поезд на Псков. К паровозу был прицеплен всего один салон- вагон, в котором ехали два пассажира: А. И. Гучков, бывший председатель Третьей Государственной думы, личный враг Николая II, и В. В. Шульгин, слывший ярым монархистом. Экстренный поезд, с одним вагоном на двоих, – ярого монархиста и личного врага монарха – можно ли было придумать лучших символ головокружительных перемен, происходивших в России в конце февраля – начале марта 1917 года? Ехали на встречу с царем. Зачем ехали?
Вернувшись из Пскова, тот же экстренный поезд привез в Петроград отречение Николая II от престола. И Шульгин и Гучков по возвращении подробнейшим образом описали, как оно произошло. Но то, что они так охотно описывали, являлось тщательно продуманной ложью.
Версия Гучкова – Шульгина
Согласно их версии, изложенной в газетном интервью, дело обстояло так. Когда посланцы прибыли в Псков, они были сразу же проведены в вагон-салон царя. Гучков произнес длинную речь, закончив тем, что единственным выходом из создавшегося положения было бы отречение Николая от престола в пользу своего малолетнего Алексея с назначением регентом старшего брата царя Михаила.
Затем царь сообщил, что он уже принял решение. До 3 ч. дня он был готов отречься в пользу сына, но затем понял, что расстаться со своим сыном не способен и решил отречься в пользу брата.
Предложение застало делегатов врасплох. Они попросили 15 минут, чтобы переговорить. Царь согласился. Но перерыва не понадобилось. «Не помню уж, как разговор снова завязался, и мы очень скоро сдали свою позицию… Таким образом, – констатировал Шульгин, – мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила».
Николай вышел. В 23.15 он вернулся и принес акт отречения. Акт был написан на двух или трех листочках небольшого формата с помощью пишущей машинки.
С главнокомандующим Северным фронтом Н. В. Рузским посланцы условились, что ввиду «бурных обстоятельств Петрограда» будет два экземпляра акта, подписанных собственноручно. Первый экземпляр на листочках маленького формата остался у Рузского. Второй экземпляр на листе большого формата, также написанный на пишущей машинке, подписанный Николаем карандашом и скрепленный пером министром двора В. Б. Фредериксом, депутаты взяли с собой. По приезде этот экземпляр передали в надежные руки, потому что он подвергался «опасности».
Та же версия, но в монархическом варианте с обильными лирическими отступлениями была потом опубликована Шульгиным в 1925 году в воспоминаниях. Отличие эмигрантских воспоминаний состоит в том, что здесь упоминается еще о том, как уже отрекшийся царь поставил Г. Е. Львова во главе Временного правительства. «Я ясно помню, – рассказывал Шульгин, – как государь написал при нас указ Правительствующему сенату о назначении председателя Совета министров».
В материалах Ставки верховного главнокомандующего сохранился документ, на который историки не обратили внимания, а между тем, он не оставляет сомнений, что переговоры в царском вагоне происходили совсем на так, как потом убеждали публику Гучков и Шульгин. Это – официальную телеграмма, которую начальник штаба Северного фронта Ю. Н. Данилов послал ровно в 1.00 ночи 3 марта начальнику штаба верховного главнокомандования М. В. Алексееву как только Гучков и Шульгин вышли из вагона:
«Его величеством подписаны указы Правительствующему сенату о бытии председателем Совета министров князю Г.Е. Львову …Государь император изволил затем (курсив мой. – Авт.) подписать акт отречения от престола…»
Кроме того, Гучков и Шульгин тотчас послали телеграмму начальнику Главного штаба генералу Аверьянову. В ней говорилось, что поручение образовать новое правительство дается Львову. «Манифест последует (курсив мой. – Авт.) немедленно».
Итак, вначале указ о назначении Львова премьером и только потом манифест об отречении, якобы подписанный в 15 часов.
Почему посланцы из Петрограда скрывали это обстоятельство? Дело в том, что когда П. Н. Милюков, один из лидеров Временного правительства, около 15 часов объявил на митинге в Таврическом дворце о создании «первого общественного кабинета», из зала раздался вопрос: «Кто вас выбрал?» Лидер кадетской партии ответил: «Русская революция». Однако ответ этот был неубедителен.
Александр Гучков и Василий Шульгин
Члены создаваемого Временного правительства сознавали его самозванческий характер. Для того, чтобы утвердиться, ему нужна была преемственность от старой власти, царская санкция на легитимный титул. Самое отречение царя, как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд, имело второстепенное значение. Создаваемому Временному правительству нужна была такая формула, которая позволила ему твердо встать на ноги. Милюков стремился к тому, чтобы первый общественный кабинет действовал при номинальном монархе. Более всего этому отвечала формула, при которой Николай отрекался в пользу сына Алексея при регентстве Михаила. Однако Совет рабочих и солдатских депутатов требовал полного отстранения от власти Романовской династии. Тот, кто желал переступить через Милюкова и не лишиться поддержки Совета, должен был идти «левее» милюковской формулы.
Следующим шагом в движении в этом направлении была бы передача престола из семьи Николаю в другую семью – семейство его брата Михаила, которое не имело на престол даже формальных прав.
Поэтому Гучков и Шульгин отправились в Псков, чтобы добыть для нового правительства законный царский титул, добровольно переданный. И они своего добились. Еще формальный самодержец Николай сам назначил главу Временного правительства. Теперь предстояло оформить лишение власти Николая, причем оформить именно таким образом, чтобы это максимально способствовало утверждению Временного правительства. Это было сделано « актом отречения», вопрос о подлинности которого вовсе не так прост.
Что мы знаем о манифесте?
2 марта Николай записал в дневнике: «Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого».
Если бы не было этой записи, можно было бы усомниться, подписывал ли царь какой-либо манифест. Но из нее явствует, что в результате переговоров Николай передал манифест, подписанный и переделанный.
В 0.28 3 марта генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта Болдырев передал по телеграфу генерал-квартирмейстеру Ставки Лукомскому: «Манифест подписан. Передача задержана снятием дубликата, который по подписании государем будет вручен депутату Гучкову, после чего передача будет продолжена».
В 1 час ночи Николай отправился из Пскова в Ставку, Гучков и Шульгин уехали из Пскова в Петроград в 3 часа . Не ранее 3.19 из Ставки стали передавать текст манифеста главкомам фронтов.
Что же делали делегаты с половины первого до трех? В Чрезвычайной следственной комиссии, расследовавшей преступления царизма Гучков утверждал, что уехал, как только получил манифест.
В 1963 года вдова Н. А. Базили, главы дипломатической канцелярии Ставки, передала в дар Гуверовскому институту в США архив мужа с черновиками проекта манифеста об отречении. Текст манифеста, выработанный Базили вместе с генералом Лукомским и отредактированный начальником штаба главковерха М. В. Алексеевым, был прислан из Ставки и находился в руках генерала Рузского в половине девятого вечера Именно этот текст и был положен в основу того манифеста, который потом передали в Ставку, а затем главкомам и в печать.
В проекте, присланном из Ставки в Псков, говорилось о передаче Николаем власти сыну Алексею. Регентом назначался Михаил.
В манифесте, который привезли Гучков и Шульгин, престол передавался не Алексею, а Михаилу, что совершенно противоречило порядку престолонаследия. В текст манифеста была введена еще одна существенная поправка: новый монарх должен был принести ненарушимую присягу на верность конституции, которая будет выработана.
Откуда подчистки в манифесте
Сегодня существуют по крайней мере 3 фотокопии экземпляров манифеста с подписью Николая. Все они напечатаны на пишущей машинке на листе большого формата. На всех экземплярах в левом углу помещено слово «Ставка». Затем посредине текста вместо заглавия написано: «Начальнику штаба». После текста манифеста в нижнем левом углу на машинке напечатано: «г. Псков Марта час. Мин. 1917 г.». В правом нижнем углу находится подпись Николая. В нижнем углу под обозначением даты имеется скрепа чернилами: «Министр императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс».
Экземпляра отличаются тем, что на одном, вписано время: «2-го марта 15 час. мин. 1917 г.». На другом время обозначено иначе: «2 марта 15 час. 5 мин. 1917 г.». Наконец, на подлинном, который был у меня в руках, первоначально было написано: «2-го марта 15 час. 03 мин. 1917 г.», а после подчистки дата приобрела такой вид: «2 -го марта 15 час. мин. 1917 г.».
Согласно Шульгину, должно существовать два экземпляра манифеста: черновой на двух-трех телеграфных бланках малого формата с карандашными поправками Николая и чистовой, напечатанный на листе большого формата с карандашной подписью Николая, заверенной Фредериксом и без каких бы то ни было поправок. То же утверждал и Гучков.
Получается таким образом, что существовало не два экземпляра: подлинный черновой и дубликат, а три: оригинал с пометками и два дубликата, причем с различным обозначением времени составления. Поскольку же никакого экземпляра с пометками Николая до сих пор не обнаружено, мы оперируем только фотографическими копиями нескольких дубликатов, с разными датами.
Они производят довольно странное впечатление. Возникает подозрение, не сфабрикованы ли они? В Чрезвычайной следственной комиссии Гучкова спросили, чем можно объяснить, что отречение было обращено к начальнику штаба? Гучков ответил: «Нет, акт отречения был безымянным. Но когда этот акт был зашифрован, предполагалось послать его по следующим адресам: по адресу председателя Государственной думы Родзянко и затем главнокомандующих фронтами».
Следователь уточнил: «Так что вы получили его на руки без обращения?» Гучков подтвердил: «Без обращения».
Вопрос следователя был вполне закономерен. Манифест не может быть без обращения к тем, кому адресован. Ответ Гучкова следователю крайне важен. Он обнаруживает фабрикацию акта Гучковым и Шульгиным. Если акт был безымянным (что, кстати сказать, само по себе уже нонсенс, потому что не обозначено, ни кто отрекается, ни от чего отрекается и ни перед кем), то дубликат (или дубликаты) были бы тоже безымянными. Если же дубликаты снимались после того, как «акт был зашифрован», то в дубликатах был бы шифр, а не расшифровка.
Можно, конечно, допустить, что Гучков неудачно выразился. Он имел в виду, что безымянному тексту, подписанному Николаем, придали вид телеграммы, подготовленной для передачи по телеграфу, а затем, до того как ее зашифровали, сняли с получившегося текста копию, принесенную потом на подпись царю.
Все равно концы не сходятся с концами. Какой же дубликат, если текст копии и оригинала не совпадают?
Нельзя не отметить, что форма телеграммы «акту отречения» придана довольно неудачно. Гучков утверждал на следствии, что предполагалось послать акт по адресу председателя Государственной думы Родзянко, а между тем телеграмма адресована вовсе не председателю. Она оформлена как предназначавшаяся Алексееву.
Между тем Николай II по-иному оформлял свои телеграммы. Это хорошо видно из собственноручно написанной им между 15 и 16 часами 2 марта телеграмм Родзянко и Алексееву. Вначале он указывал, кому адресована телеграмма, потом – куда она отправляется. Например: «Председателю Гос. Думы. Птгр», то есть «Петроград». Соответственно телеграмма Алексееву выглядела так: «Напштаверх. Ставка». «Наштаверх» – это означало «начальнику штаба верховного главнокомандующего».
Далее безграмотно поставлена дата телеграммы. Действительно, телеграммы, которые отсылал Данилов из штаба Северного фронта, заканчивались так: «Псков. Число, месяц. Час. Минута». Потом обязательно следовал номер телеграммы. Например, «1244 Б». Потом следовала подпись. На фотокопиях же должен был бы здесь находиться, если бы она действительно была подготовлена к отправке. Да и сама дата выглядит несколько странно: «2-го Марта 15 час 5 мин 1917 г.».
Как правило, год в телеграммах не обозначался, а если обозначался, то цифры года должны были следовать после написания дня месяца, например, «2 марта 1917 г.», а отнюдь не после указания точного времени. На фотокопии мы как раз видим несколько необычное сочетание: «…15 час 5 мин. 1917 г.».
Уже сам факт существования подчисток и манипуляции с формой документа свидетельствует о том, с какой свободой Гучков и Шульгин обращались с теми материалами, которыми располагали.
Как же можно объяснить отмеченные выше несуразности?
Может быть, просто написали одну дату, а потом передумали, подчистили и поставили другую, которая более отвечала изменившимся обстоятельствам? Нет, видимо, дело было серьезнее. Думается, тот документ, который Гучков и Шульгин привезли в Петроград, был изготовлен ими самими. Николай, как явствует из его дневника, передал им подписанный и переделанный текст. Но в таком виде разве мог этот документ обрести законную силу? По существующей процедуре публикации закона манифест должен был быть надлежащим образом оформлен, затем к нему должен приложить печать министр юстиции, после чего документ проступал в Сенат и после опубликования становился законом. Гучков и Шульгин понимали, что «подписанный и переделанный» даже самим царем текст не годится.
Тогда они решили изготовить беловой экземпляр сами. В их распоряжении, очевидно, были бланки с подписью Николая и скрепой Фредерикса. Видимо, громоздкая «шапка» манифеста не позволяла разместить весь текст на одном листе. Поэтому ему придали форму телеграммы начальнику штаба. На бланках, видимо, была написана какая-то дата, но она не устраивала «изготовителей». Поэтому пришлось как-то к ней привязываться, что-то подчищать, что-то впечатывать. Наверно, на бланках было ранее проставлено разное время, отчего и пришлось изготовить несколько экземпляров с различными датами. А потом припечатать к ним обозначение года: «1917», без чего манифест не мог обойтись. Оттого и получилось нелепое и для телеграммы и для манифеста сочетание: «марта 15 час. 5 мин.1917 г.».
Возможно, что сами изготовители поменяли первоначально проставленную дату на другую, которая им более подходила. Все эти махинации могут объяснить, почему вместо самих документов предпочитали оперировать фотографическими копиями: на них не все видно. Во всяком случае, подчисток не увидишь.
Но существование нескольких экземпляров одного документа с различными датами приводит к тому, что они дезавуируют друг друга. Подчистка же в дате на «акте отречения», сохранившемся в Государственном архиве РФ превращал его юридически не состоятельный документ.
По всей видимости, подписывая черновик переделанного текста манифеста, Николай, прекрасно сознавал, что такая бумага не имеет юридической силы, и в дальнейшем может быть оспорена, потому что надлежащим образом не оформлена. Чувствуя себя как мышь в западне, последний самодержец стремился выиграть время. Царь объявил о своей готовности отречься, тем не менее, он не собирался расставаться с властью, а лишь искал способов сохранить ее и спасти свою семью. Поэтому он был готов подписать документ, который при изменившихся обстоятельствах легко мог быть оспорен как юридически несостоятельный.
Михаил Сафонов
