Вы будете очень смеяться, но я родилась при советской власти. Но удивительно даже не это, а то, что, родившись при советской власти, я долгое время не натыкалась на коммунистов. Может быть, потому, что баба Оля с детства мне говорила: хитра и подла советская власть. Хотя она не конкретно коммунистов имела в виду.
Правда, в итоге я выбрала профессию, которая предполагала, что вокруг тебя одни сплошные коммунисты: и начальник у тебя коммунист, и дружок твой коммунист. В газете «Смена» тогда все были коммунисты или кандидаты в коммунисты, кроме меня и двух машинисток. И когда коммунисты собирались на свои партийные собрания, коридоры пустели и на хозяйстве оставалась только я.
Все было хорошо до тех пор, пока некоторым коммунистам не разонравилось мое некоммунистическое поведение. Произошло это где-то в 80-м году.
А у меня была такая теория. Я считала, что самиздат – это не только для меня. И что Солженицын написал свои книги не только для меня. И при первой возможности надо дать то, что он написал, почитать людям – если, конечно, они попросят. Не попросят – не надо. А попросят – обязательно. Я прекрасно помню, как мы читали в редакции солженицынского теленка, который бодался с дубом. Я читала начало и передавала перепечатанные страницы дальше по кабинетам.
Ну, так и наотдавалась. Какому-то коммунисту это не понравилось, и в итоге следователь из КГБ несколько дней занимал кабинет напротив редакторского, а после этого меня лишили общества коммунистов. То есть выгнали из областной газеты.
Я попыталась попроситься на другие работы – но меня не брали. Меня не брали корректором в типографию. Меня не брали продавцом в магазин и не брали парикмахером. Я просилась торговать мороженым, но нет, и туда не брали по причине двух высших образований.
Я осталась с этими образованиями, но без коммунистов и безо всякой работы.
Так прошло полгода.
Хорошо, что у меня была подружка, у которой муж был коммунист (впрочем, это совершенно ничего не значит, потому что у меня тоже один из мужей был коммунист, хотя коммунистом он стал уже после того, как я от него ушла). И вот, пользуясь знакомствами своего мужа-коммуниста, подружка мне сказала:
– Знаешь, на «Баррикаде» (это объединение такое производственное было в Ленинграде) – дикий скандал. Она довела партком до полного инфаркта на почве каких-то своих сексуальных приключений. Партком просто трясет при первом ее появлении.
– От кого, – спрашиваю, – партком трясет?
– Да от редактора их баррикадовской газеты. Так что она оттуда уходит. И поэтому ты пойди и поговори с их секретарем парткома.
– Да ты, – говорю, – с ума сошла, меня даже в мороженщицы не берут.
Но она меня уговорила. И я пошла. Прямо к 10 утра.
Путь к этой «Баррикаде» был как у Тарковского в «Сталкере». Не хватало только гаечек, чтобы кидать вперед. Я ехала на автобусе мимо каких-то обрушенных конструкций и пустых окон. Это я потом к этому привыкла, зимой даже красиво, когда все снегом завалено. И вот автобус говорит: конец, выходите.
Выхожу. Стоят две скульптуры. Половую принадлежность скульптур определить трудно. У одного в руках какой-то инструмент, а у другого что-то вроде птицы. То есть труд и мир всегда ходят рядом, как я поняла.
После Дома прессы на Фонтанке, после буфета с маленьким двойным и очень интеллигентных разговоров было несколько трудно этому союзу труда и мира обрадоваться. Обстановка не очень располагала.
Но я взяла себя в руки, отыскала партком объединения «Баррикада» и кабинет секретаря этого парткома (для тех, кто про коммунистов не знает или забыл, секретарь парткома – это не девочка на ресепшене, а самый главный в парторганизации человек). Стучусь.
– Можно, – говорю, – войти.
Сидит за столом мужик любимого моего внешнего варианта – а я люблю шпионский вариант внешности. Это когда сидишь, разговариваешь с человеком, а уходишь – и не можешь вспомнить, как он выглядит. Шпион, я думаю, именно так и должен выглядеть.
– Я, – говорит секретарь парткома шпионского вида, – навел о вас справки.
Ну, думаю, конец. Вот Золотоносов недавно навел обо мне справки в архивах, и выяснилось, что меня с самого первого курса филфака вели, правда, вели в очень хорошей компании.
– Так вот, навел я справки, и говорят, что вы можете сделать газету совершенно самостоятельно.
– Могу, – соглашаюсь. – Совершенно.
– Все можете? – уточняет секретарь парткома. – И написать? И картинки?
– И картинки, и написать, – киваю я и почти подпрыгиваю от пролетающего мимо счастья.
– Только одно условие: сюда вы больше не приходите. К моему заму по идеологии не суетесь. Зарплату получать будете в общей кассе. Работать будете через дорогу – там под редакцию есть двухкомнатная квартира с балконом. Но на балкон не выходите, а то из парткома вас видно будет. Подходят вам такие условия?
– Очень подходят. Только, – говорю, – должна предупредить, что КГБ имеет ко мне…
– Уполномоченного КГБ я беру на себя. Идите, – говорит, – работайте. Если что надо узнать – обращайтесь к главному диспетчеру.
Главный диспетчер привел меня в квартиру с ванной и балконом. И стала я в ней делать раз в неделю газету, взяв в качестве благодарности на работу в качестве фотографа подружку моей подружки.
Раз в неделю делать газету было несложно. Из четырех полос полторы у меня уходили на картинки, логотипы и прочую красоту. Оставалось две с половиной полосы на слова. «Баррикада» была большим объединением, в него входило пять заводов ЖБИ, то есть железо-бетонных изделий. Делали они много чего, но чаще всего мне почему-то попадались поребрики и могильные плиты.
Я придумала новый жанр – репортаж по телефону. Звонишь на завод и делаешь репортаж. На заводах же я до этого побывала, память у меня хорошая. А если там что случится – главный диспетчер мне скажет. А главное – это не нынешние времена, когда нужны информационный повод и сенсация, тогда было главное – писать красиво.
У меня возникло некоторое затруднение с рубрикой «партийная жизнь», но главный диспетчер ходил на эти собрания и делал мне дайджест из всех вопросов, которые коммунисты объединения там обсуждали.
В общем, я старалась никому не попадаться на глаза и очень плотно утвердилась на этом месте. Пять с половиной лет газета выходила с подписью «и.о. редактора И.В. Чуди», и я этим очень гордилась.
И вдруг звонит секретарь парткома и говорит:
– Зайдите.
Сердце у меня совершенно упало. Думаю, ничего же я не нарушила. К заму по идеологии не заходила, в кассу стояла в общей очереди.
Стучу в дверь. Вхожу.
И говорит мне секретарь парткома:
– Должен я вам сказать, я отсюда ухожу. Я убедился, что вы человек обязательный. Я бы взял вас с собой. Но там, куда я ухожу, даже уборщицы должны быть членами партии.
– А куда вы уходите? – робко спросила я.
– Я ухожу первым секретарем райкома партии. Так что должен вас предупредить, что вас ждут некоторые испытания. Готовьтесь.
– Как, – спрашиваю, – готовиться?
– Я бы поискал запасной аэродром.
И как в воду глядел секретарь парткома. Прямо после его ухода ко мне пригнали редактора. Коммуниста.
Стало понятно, что работать с новым редактором мне совершенно невозможно. И я пошла делать рекламную газету, которая даже в советские времена была, но это уже другая история, не про коммунистов.
А вот этот конкретный коммунист из объединения «Баррикада» меня убедил в том, что и коммунисты могут быть вполне приличными людьми. И вообще, коммунист – это не самое большое зло, которое на земле бывает.
Этот секретарь парткома сделал неплохую карьеру. Он и вице-губернатором Петербурга побыл, и председателем какого-то комитета. А зовут его Олег Арвович Виролайнен.
Меня некоторые товарищи уже много лет убеждают, что благодарности не существует. А я хочу, чтобы вы знали: существует благодарность. Я очень благодарна Виролайнену.
Ирина Чуди
P.S. На заставке к этому на фото – объединение «Баррикада». Скульптуры, встречавшие баррикадовцев, куда-то ушли, не знаю куда. Я забыла сказать, что называлась газета несколько пафосно, «Ударная вахта», но моему тогдашнему состоянию соответствовала.
- Олег Виролайнен много позже описываемых событий
