Не понимаю вопроса, к Европе Россия относится или к Азии. Наверно потому, что определяющей для меня является художественная культура, а она у нас не азиатская ни в каком смысле – ни в части высоких образцов, ни в самой дремучей попсе. Достаточно попасть в Китай, Японию или даже в Узбекистан, пребывавший в орбите русской империи больше ста лет, чтобы почувствовать разницу.
Меня другой аспект занимает.
С одной стороны, провинциальность русской европейской культуры вполне объяснима: раз страна была втянута в европейскую орбиту относительно поздно и не с первой попытки, то невозможно было ей избежать подражательности и провинциальности. Политическая культура консервации провинциальности и подражательности максимально способствовала: империя с монархами европейского происхождения во главе воспринималась как богатые снегом, пушниной, лесом и прочими дарами природы задворки цивилизованного мира. Своё, всё в меру дикое, по возможности облагораживалось иноземным по верхам, но не более того. С чего, собственно, в 19 веке тут забил свой культурный, абсолютно европейский по духу, фонтан? Даже два фонтана: сначала литературный, потом музыкальный. Про балет не будем – там, всё-таки, Петипа постарался. Но всё же. И под конец – изобразительный прорвало.
С какой стороны ни глянь, не было никаких предпосылок. Спрашивается, зачем было людям, никогда в жизни не говорившим по-русски, создавать русскую литературу? Разночинцы ведь позже подтянулись, когда уже было ради чего стараться.
Первый русский писатель – не франкофон от рождения – это Гоголь. Для которого тоже русский не был первым родным: с детства он говорил на украинском, и польский знал поначалу не хуже русского. Пушкин русского вообще не знал бы, если бы не няня-крепостная: ему дома по-русски просто не с кем было разговаривать, кроме прислуги. Автор нашего двухвекового цитатника – «Горя от ума» – до 6-ти лет говорил на французском, английском и немецком, а русский освоил потом, параллельно с ещё десятком иностранных языков, включая классические. Тургенев на «надежде и опоре», кажется, только лишь писал. Про Толстого молчу – это вы сами видели.
Нет, вы представьте: Татьяна, «русская душою», в деревне выросла, а письмо по-русски написать не может. Друзья-лицеисты оды Державина заучивали, русской грамматике обучались, но между собой-то болтали исключительно на родном французском, половину слов не зная, как перевести. Русские офицеры в 1814-м парижан фраппировали всего одним русским словом: «Бистро!» «Bistro! – кричали, – Du champagne et quelque chose a manger, s’il vous plait!» Да и то, кажется, не они, а казаки. Потому что русского офицера от французского можно было отличить только по форме.
А потом они в Россию вернулись, и тут началось. Не пойми, почему. Не иначе, что-то в суровой природе поспособствовало прорастанию из европейского зерна этакой своеобразной мутации. И пошло расти.
И до начала 20-го века не останавливалось. Переливаясь в ту же Европу, а то и в Америку, поскольку европейской культуре в России зарождаться удавалось лучше, чем выживать. Так продолжалось сто лет.
До тех пор, пока вот этот весь слой русских европейцев, цветистый и плодотворный, не был срезан. Частично уничтожен, но, по счастью, частично выброшен за пределы взбесившегося отечества, обогатив тем другие берега.
В этом, с позволения сказать, эксперименте, что ведь интересно: так или иначе выброшенными или вовремя сбежавшими оказались таланты всех свойств, от гуманитариев до физиков и изобретателей, от танцоров-актёров до предпринимателей. Всё, что наросло за один век буйного цветения русской культуры на всём пространстве империи во многих её народах.
Уничтожено их, стоит предположить, было больше. Возможно, в разы.
После чего столь же бурного цветения на этой шестой части суши ожидать не приходилось, но, как ни странно, многое заново проросло. В жутких условиях, потом в чуть полегчавших, снова, поди ж ты, заколосилось! Физики, лирики. Изобретатели, не находившие себе применения. Предприниматели невероятной изобретательности, находившие себе расстрельные статьи УК…
По счастью, в этот раз сбежать удавалось не меньшему их числу, чем шло на закланье и под нож: опыт подсказывал, что очередных экспериментов тут лучше не дожидаться.
В общем, наладились сливки из этой страны-сепаратора сами сниматься и удаляться восвояси. Прекрасно понимая, что истинная родина европейской культуры – Европа, и не всякая её окраинная провинция годится для взращивания культуры до полной зрелости. Северо-восточная, как выясняется – только для выведения особо устойчивых сортов.
Марина Шаповалова
