Не знаю отчего именно сегодня вспомнила не воевавшую тетю Катеньку, которая, конечно, была Екатериной Андреевной, но на моей памяти ее никто так не называл. Ростом в полтора метра, может по молодости на пару сантиметров повыше, но к 80-ти годам стопталась, она облачком материализовывалась на пороге нашей квартиры – седой пучок на затылке, истертые до белизны дужки очков, всегда безукоризненный кружевной воротничок и хозяйственная сумка, на которой вместо застежки была привязана бельевая резинка.
Однажды, возвращаясь из школы, я увидела, как тетя Катенька, стоя на цыпочках, изо всех сил тянется к высоко подвешенному дверному звонку.
Она была мне никакой не тетей – чужим человеком. Впервые бабушка привела ее к нам, когда мне было лет шесть. С тех пор как минимум раз в год она приходила и оставалась на месяц. Нет, ночевать она ездила домой – на трамвае, за мост, к Андреевскому рынку, но наутро, когда я собирала портфель, они с бабушкой уже пили кофе. Мы вместе обедали, ужинали и так повторялось изо дня в день. Потом она надолго исчезала.
Пенсии у нее не было, так как не было стажа и трудовой книжки. Поэтому она жила «по людям» и шила у них. Кочевала с места на место, где ее кормили и платили за работу. Она не была профессиональной портнихой и не любила работать с новыми тканями. Зато у нее загорались глаза, когда мама открывала чемоданы со всяким старьем. Перебирая давно вышедшие из моды платья и сарафаны, она хихикала, потирала руки и воображала, как вот этот воротничок перешить на линялую кофту, которую, конечно, надо перелицевать. Старый медицинский халат превращался в приталенную рубашку с кружевным жабо, а две побитые молью юбки – в одну нарядную.
Тете Катеньке выделяли место у окна. Бабушка снимала с дивана большую плоскую подушку, которую клали на стул – иначе портниха, размером с младшую школьницу, не дотягивалась до стола. Рядом на тумбу водружалась зингеровская машинка. Тетя Катенька хвалила, что машинка у нас в хорошем состоянии. Это было странно, потому что за ней никто не ухаживал.
Все остальное – нитки, иголки, ножницы, наперсток – старушка всегда приносила с собой в сумке с бельевой резинкой. Она доверяла бабушке и оставляла у нас на ночь и ножницы, и наперстки. Поэтому когда она исчезала в сумерках, на столе продолжали ежом топорщиться иголки.
У тети Катеньки не было родных. По крайней мере за все годы она ни разу не упомянула ни одну живую близкую душу. Она вообще о себе ничего не рассказывала. При этом была удивительно болтлива. Целыми днями, сидя у окна, она беседовала с нитками и иголками. Делая уроки, я прислушивалась к этим «разговорам», пытаясь узнать о ней хоть что-либо. Но она рассказывала ниточкам всякую чепуху – что 42-й трамвай почему-то изменил маршрут и пошел через Дворцовый мост, что в банке с манкой завелась тля, а ее соседи по коммуналке вчера купали младенца и нечаянно его ошпарили.
Однажды мама спросила, может ли та сшить наматрасник. Портниха поморщилась и больше мама к ней с такими дурацкими просьбами не приставала. Но это дало повод тете Катеньке целый день ссориться с самой собой из-за жестких тканей. И это, наверное, был единственный раз, когда я услышала что-то намекающее на прошлое. Она жаловалась, что раньше уже истерла руки о мешковину, иголки были тупые, нитки гнилые и там наперстков не давали. Я отложила учебники и стала исподтишка разглядывать ее руки. Они были очень странные – загрубевшие, с распухшими суставами, а главное – они абсолютно не гармонировали с тонким аристократическим лицом.
Сейчас я бы, наверное, о многом догадалась, глядя на эти руки. Но тогда я все усугубила еще одной бестактностью. В 100-летний юбилей Ленина меня на Авроре приняли в пионеры. Я прискакала домой гордая красным галстуком и с порога выпалила: «Тетя Катенька, а вы с Лениным ровесники?!». Она вздохнула: «Нет, к сожалению я родилась, когда твой Ленин уже был взрослым».
В тот год она шила у нас до июня. Когда была отпарена последняя вытачка, мама с ней рассчиталась и мы пошли проводить старушку до трамвая. Я несла сумку с иголками и нитками. Были почти белые ночи, но погода стояла настолько сырая, что дождь висел в воздухе. Подошел 42-й трамвай, мама помогла тете Катеньке подняться по ступенькам и та, не обернувшись, прошла в вагон. Больше мы ее никогда не видели.
Диана Качалова
