29 декабря 1882 года родился Алексей Николаевич Толстой.
Всем известен портрет Алексея Толстого кисти Кончаловского: полный, благообразный классик с красивой стопкой в руке за столом, на котором стоят еще два бокала, узорный штоф, ветчина, красная рыба…
В финале своей революционной эпопеи «Хождение по мукам» Толстой и голодающих наделяет аппетитными снами: «Люди видели во сне отварного поросенка на блюде с петрушкой в смеющейся морде». Хотя мысли их уже возбуждены «восстановлением всего разрушенного и строительством того нового, в чем забудутся все страдания, вся горечь вековых обид».
Но, как пишет Алексей Варламов в своей прекрасной биографии «Алексей Толстой» (М., 2006), этот сибарит и барин никогда не позволял впарить себе такие пленительные грезы, которые заставили бы его забыть об отварном поросенке, каких большинство его читателей никогда не видели ни во сне, ни наяву.
Он и из эмигрантских ужасов и мытарств не вывез ничего унылого и тоскливого — «Похождения Невзорова, или Ибикус» по фантасмагорической яркости не уступят Булгакову. При этом три Сталинские премии первой степени, ордена, звания, — красному графу дозволялось жить почти вызывающей барской жизнью.
Хотя подлинность его графства, которым он любил морочить простаков, не бесспорна: его мать уже беременной бежала от его самодура-отца к любовнику Бострому, чью фамилию будущий классик носил в юности. (Старший Толстой впоследствии стрелял в Бострома и даже его ранил.)
Но в чем не сомневался даже такой зоил, как Бунин, «он был даже удивителен сочетанием в нем редкой личной безнравственности (ничуть не уступавшей, после его возвращения в Россию из эмиграции, безнравственности его крупнейших соратников на поприще служения советскому Кремлю) с редкой талантливостью всей его натуры, наделенной к тому же большим художественным даром».
Но его безнравственность вовсе не заключалась в стремлении делать кому-то гадости, а скорее в презрении эпикурейца ко всем и всяческим идеологиям. Он не раз помогал гонимым, а за несколько дней до начала войны обратился к Сталину с просьбой помочь Бунину вернуться в Россию или хотя бы поддержать его материально.
При том, что отнюдь не в характере Бунина было скрывать свое отношение к «третьему Толстому».
Известный летописец русского зарубежья Андрей Седых, некоторое время служивший литературным секретарем Бунина, вспоминал, как Бунин пришел в восторг от «Петра Первого» и отправил на имя его творца в редакцию “Известий” открытку: “Алеша! Хоть ты и …, но талантливый писатель. Продолжай в том же духе».
«Петр Первый» вполне конъюнктурен прозрачной параллелью двух реформаторов — Петра и Сталина, но стилистически роскошен. Однако самыми сочными и там являются детали низкой жизни, кажется, единственные, которым он вполне доверял: «Санька задом ударила в забухшую дверь», — таков вступительный аккорд.
Третий Толстой всюду был суперпрофи — и в фантастике («Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), и даже в детской сказке — Буратино вошел в число культурных символов.
Правда, в сверхконъюнктурном «Хлебе» (1937), он же «Оборона Царицына», красный граф не брезговал и совершенно агитпроповскими штампами: «Концом трубочного мундштука Сталин начал проводить по клеенке черточки, как бы строчки.
– Вопрос об осуществлении монополии и карточной системы; борьба за транспорт; усиление военного командования; борьба с контрреволюцией; укрепление партийной организации и развертывание массово-политической работы; борьба против распущенности, смятения и хаоса… Повестка будет большая…».
Но и эту мертвечину академик и депутат старался оживить смачными и даже не вполне приличными подробностями: «Повсюду — костры, шумные кучки людей, звон котелков, белеющие под вагонами зады присевших за надобностью, крики, ржание коней, треплющиеся по ветру портянки и рубахи».
Ничего не скажешь — мастер, мастер!
Александр Мелихов
На заставке: Петр Кончаловский. А.Н. Толстой в гостях у художника
