6 марта меня с другом арестовали на демонстрации против спецоперации на Украине. Ему дали штраф в 10 000 рублей, мне – трое суток; и это еще повезло. Первые 24 часа горизонт худшего развития событий отодвигался все дальше и дальше. Взяли – хоть отпустят из автозака. Привезли в отделение – хоть выйдем ночью. Оставили на ночь – хоть оштрафуют. Дали срок – хоть не 10 суток. А ведь некоторые товарищи отсидели именно столько.
Многое из того, что случилось, было вполне предсказуемо. Вязали в произвольном порядке – как случайных узбеков, так и тех, кто только вышел из метро и не успел крикнуть ни одного лозунга. Также произвольно раздавали обвинения (меня взяли посреди чистого поля, а впаяли нарушение ковидных ограничений) и приговоры: одна судья всем без разбора вешала десять суток, другая – 10 000 рублей. В КПЗ (15 человек в помещении на троих, классика жанра) в первую ночь спал (или пытался спать) цвет нации – магистры и аспиранты, горняки и будущие сценаристы. Все 72 часа мы жили на подачки-передачки, совсем как буддийские монахи, потому что сначала не кормили, а потом лучше бы не кормили.
Но были и неожиданности.
С места преступления (луг перед Медным всадником) нас сначала повезли в Московский район, в 33 отделение (долгое время стресс удавалось снимать шутейками про счастливый номер и адрес на проспекте Космонавтов). На митинг я вышел впервые и был удивлен тому, как быстро переполняются места задержания. Но когда на длительное заключение одних повезли в Приозерск, других – в Волхов (включая меня; в общей сложности из 36 задержанных в дальние дали поехало около трети), тут, кажется, проняло даже бывалых. Задержали 1 300 человек – цифра, которая со стороны может показаться не такой громадной – а мы заполнили собой все вокруг в радиусе 120 километров.
В отделении вместо унижения человеческого достоинства у меня были задушевные разговоры: про личную и студенческую жизнь, о любимых фильмах и положении классики на современной театральной сцене. После кадров бравых росгвардейцев при исполнении (некоторым из наших сидельцев от них тоже досталось) мы привыкли под всеми погонами видеть зверя, а встретили скорее усталых людей, таких же заложников ситуации, как мы сами. Поводов для злости у них было ого-го – канун праздника, не своя смена, экстраординарный наплыв арестантов – но никто на нас ее не вымещал. Странно говорить, но полицейские в большинстве своем оказались чуть ли не приятными людьми (если закрыть глаза на дежурный юмор а-ля «Занимайте места согласно купленным билетам», который еще и повторяется по два раза).
Я понял, почему нашу сторону недолюбливают, когда наслушался историй от других задержанных (сожженное чучело в военной форме) и наловился косых взглядов на Невском. Ведь в первом случае сторонний наблюдатель видит обычных неадекватов (и я, пожалуй, с ним соглашусь), а во втором – не граждан с политической позицией, а вчерашних школьников, орущих на Невском). Что с этим делать – вопрос уже сложнее…
Я почувствовал, как тюрьма даже за такой короткий срок меняет твое сознание, учит хитрости и покорности (скрывай место проживания и работы, учись у опытного сокамерника проносить в КПЗ жигу и сиги; каждое передвижение с руками за спину, каждое утро осмотр лицом в стену). Теперь боюсь за наших 10-дневников. После освобождения они храбрились, говорили, что все в порядке (время пролетело за книжками и судоку; в Волхове, например, даже шашки-нарды были, которые мы с сокамерником использовали по полной), но я чувствую, что все не так радужно. В отделении теряешь связь с реальностью, с городом, видя лишь его изнанку, ранее совсем чужую, и если 3 дня спустя воля лишь обретает новую сладость, то еще через неделю у нее запросто может появиться малозаметная, но ощутимая горчинка; трещинка в психике.
После ареста ветеран протестного движения (классический архетип протестной бабушки, которая за три десятилетия успела повоевать с тремя режимами) внушала нам, что уже поздно – выходить нужно было мамам-папам и братьям-сестрам, мы же сейчас только подставляемся под удар. Кто-то возражал и обещал протестовать и дальше. К таким людям можно испытывать только уважение (хотя дело было до суда и даже до КПЗ, когда реальные тяготы заключения еще не начались и казались чем-то далеким). Я же скорее согласился, но решил для себя, что вышли мы все-таки не напрасно.
Ведь одно дело – когда хватают и вяжут каких-то чужих людей, а другое – когда вдруг садится одноклассник, однокурсник или знакомый, ранее вроде не пойманный на активной политической позиции. Пожалуй, главное, чего можно этим добиться – нормализовать протест в нейтральных глазах, иметь возможность на собственном опыте доказывать, что концепт «несанкционированный митинг» искусственный и нелепый (как было с родителями), а цель каждого индивидуального участника – не остановить международные процессы в одиночку (как было с друзьями-скептиками).
Реакция в основном состояла из поддержки (за редкими исключениями: кто-то предпочел никак не реагировать на новость, кто-то утверждал, что три дня – слишком мало, чтобы утверждать о своей гипотетической стойкости). В таких ситуациях с новой силой чувствуешь, что все вокруг в той же лодке и настроены помогать друг другу: что старые знакомые по учебным заведениям, что новые по местам заключения. Помогать передачками, словами, действиями. И это тоже по-своему прекрасно.
Георгий Шанд
На заставке: ИВС в Волхове
