В «Пятерочке» хамят. Футболисты избивают мирных граждан. Мир катится в тартарары. И вдруг – сгорел Собор Парижской Богоматери.
Сначала я не поверил. Потом испытал шок, хотя ни разу в жизни в Париже не был.
А через некоторое время я удивился, но приятно. Реакция людей оказалась какой-то на редкость человеческой. Неожиданно человеческой для нашего сурового времени.
Конечно, наговорено много чепухи. В связи с пожаром каждый высказался о наболевшем.
Русские патриоты – о французских пожарных, которые – в отличие от наших – не умеют тушить пожары. Гомофобы – о божьей каре. Левые – о проклятом капитализме, который давно поглотил Европу. Правые – о проклятом социализме, который поглотил ту же Европу, но недавно.
Вспомнили и про православные церкви, которые рушатся при молчаливом равнодушии.
Если люди говорят о сокровенном – значит, что-то задело их черствые души. И даже не что-то, а конкретный пожар в конкретном Нотр-Даме.
И никто – или почти никто – не говорил:
– Так им и надо. Да не Собор и был.
Один мой знакомый, роясь в Интернете, сказал:
– «Шарли Эбдо» карикатуру опубликовал.
Он немного подумал и добавил:
– Правильно этих недоносков в свое время постреляли.
Я вспомнил бойню в редакции «Шарли Эбдо». Тогда народ активно спорил, надо ли было убивать богохульников или не надо. Стоит ли сочувствовать или нет.
Когда совсем недавно арестовали Ассанжа, народ тоже спорил. И до сих пор спорит. И многие защитники свободы слова с пеной у рта доказывают, что Ассанжа преследуют правильно, потому что он противный. Потому что он левый. Потому что он разоблачал Америку, а Путина не разоблачал.
А по поводу Собора Парижской Богоматери не спорят. Никто не уверяет, что его и надо было сжечь.
Когда речь заходит о людях – начинаются споры. Памятники – бесспорны.
Неодушевленные предметы мы любим больше одушевленных.
И так – на моей памяти – было всегда.
Помню, на переменах в школе мы играли в футбол стирательной резинкой. И моей головой разбили раковину. Началось следствие.
Школьное начальство интересовалось, как именно была разбита раковина и в котором часу. Насколько сильно она была разбита. Каков ущерб, нанесенный советскому государству.
И никто – буквально никто – не интересовался моей головой.
Голова моя, конечно, не Собор Парижской Богоматери. Но все же она, наверное, поценнее какой-то раковины.
На военных сборах я потерял пилотку. И снова начальство оценивало невосполнимый ущерб, нанесенный российской армии. И снова никто не вспомнил о моей голове, которая без пилотки, возможно, могла бы замерзнуть. Или подвергнуться деформации (для чего-то же эти пилотки нужны?).
– Надоел ты со своей головой, – скажет читатель и будет прав.
Я – человек маленький. Но ведь больших людей в эпоху соцсетей, в сущности, не осталось.
Кто сейчас непререкаемый моральный авторитет? Да никто.
Нет таких. А если кого-то и возведут на пьедестал, то я ему не завидую. Его мгновенно сдует с этого пьедестала вихрем ругательств и оскорблений. Любители интернет-комментов разорвут новоявленный авторитет в клочья и от пьедестала камня на камне не оставят.
А поднимать руку и распускать язык на памятники пока стесняются.
Наверное, плохо, что памятники мы уважаем, а людей – нет.
С другой стороны, хорошо, что мы еще хоть что-то уважаем. Значит – нечто человеческое в нас осталось. Не все еще потеряно.
Глеб Сташков
