Удивительно быстро забываются у нас катастрофы. Жуткая история с «Сухим Суперджетом» случилась – 41 человек погиб у всех на виду. Сгорели, не было шансов выжить. Куча выложенных видео. Бредовые версии про жадных пассажиров с чемоданами, попытки вывести из-под удара «Сухой» и «Аэрофлот», недоделанные самолеты, неумелые пилоты…
Кажется, после этого что-то должно произойти – поменяться сознание, измениться отношение. Что все закричат: какой кошмар случился! И создатели самолета, и начальники главной авиакомпании, и наши руководители, и ими руководимые, все ужаснутся, скажут: так дальше жить нельзя, мы это вдруг осознали. Попытаемся исправляться. Но ничего не происходит.
Это не первый раз так. Десятки историй. Казалось: сбили «Боинг» над Донецком – должно в головах что-то произойти. Убили Немцова – должно щелкнуть. Затонул «Курск» – должно поменяться. Но не щелкает и не меняется.
Почему так? Может, потому, что отношение к смерти у нас своеобразное. Скажем, англичанина, умершего от лихорадки Эбола, нам жалко гораздо сильнее, чем жителей Сьерра-Леоне, умирающих от того же сотнями.
Ничего странного в такой избирательной сострадательности нет. Смерть приличных господ, живущих в комфортных условиях, кажется более неправильной, чем гибель бедных людей, обитающих в местах, где их жизнь слишком тяжела, чтобы считаться нормальной. Если где-нибудь на Шри-Ланке цунами смоет в море сто тысяч жителей – мы не будем охать от ужаса. Если то же произойдет в Испании – конечно, будем.
Мы сами в этой табели о смертельных рангах находимся где-то посередине между Испанией и Шри-Ланкой. То есть страх смерти в России меньше, чем в более развитых обществах.
Есть плюсы: немец Ницше считал, что желание жить и страх смерти свойственен слабеющим народам. А здоровые народы спокойно относятся к войнам и убийствам. Примерно как мы к происходящему в Сирии.
То есть с этой стороны мы относительно здоровая нация. Но за это здоровье расплачиваемся равнодушием к собственным трагедиям.
Другие объяснение, почему катастрофы на нас не действуют. Социолог Сэмюэль Стауффер во время Второй мировой войны вывел теорию «относительной депривации». Он изучал настроения американских военных. В частности, спрашивал солдат, служивших в военной полиции и в ВВС, насколько хорошо их служба продвигает талантливых людей.
Выяснилось, что служба в Военной полиции нравилась американцам намного больше, чем служба в Военно-воздушных силах. Что было удивительно. Потому что в военной полиции практически не было карьерного роста. А в ВВС – наоборот. Шансы рядового военнослужащего подняться до офицера в ВВС были в два раза выше шансов служащих военной полиции.
Почему полицейских все устраивало? Потому что военные полицейские сравнивали себя только с военными полицейскими. Повышение в военной полиции случалось так редко, что счастливчик дико радовался этому событию. А если повышения не случалось, он оставался в таком же положении, что и остальные.
В ВВС всё было наоборот. Там человек с таким же образованием и сроком службы, что и военный полицейский, имел очень большую вероятность вырасти по службе. Повышение получали практически все. И если кому-то одному не удалось сделать карьеру, он был сильно обижен.
Россия похожа не на ВВС, а на американскую военную полицию времен Второй мировой. У нас, например, огромная разница в доходах между богатыми и остальными. Но разве это может кого-то беспокоить, если все понимают, что попасть в стан Ковальчуков или Ротенбергов невозможно. Никакой социальный лифт к ним не поднимет.
У нас, как в военной полиции, все осознают свои роли и невозможность их изменить. Вкупе с низкой стоимостью жизни это делает нас маловосприимчивыми к случающимся с нами же катастрофам.
Вот скандал в шоу «Голос. Дети» – это да, настоящий кошмар.
Сергей Балуев
