30 лет назад Совет Министров СССР утвердил проект комплекса защитных сооружений Ленинграда от наводнений, в 1979-м началось строительство дамбы. Задачу построить дамбу и тем вписать свое имя в историю города поставил для себя первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов. Ради этой высшей цели обком заставлял строителей выдумывать огромные убытки после каждого наводнения – об этом «Городу 812» рассказал Геннадий Трусканов, ныне – глава муниципалитета Автово, а в прошлом – руководитель строительства нескольких крупных промышленных предприятий.
– В Ленинграде о необходимости постройки дамбы говорили, как я понимаю, очень давно?
– Серьезно стали говорить в начале 70-х годов. Причем тогда уже слухи были такие, что вот-вот ее начнут строить. И я, будучи по специальности инженером-гидротехником, очень хотел работать на строительстве. У меня откуда-то была такая абсолютная уверенность, что это случится в 71-м году. В тот год я после института как раз уходил в армию и очень переживал, что такая стройка начнется без меня.
– Кем вы работали?
– В начале 70-х годов – до армии и после – я работал на гидротехническом строительстве в тресте Севзапморгидрострой. Потом в трестах № 36, № 35, Промстроймонтаж-71 на промышленном строительстве. Они были в подчинении Главзапстроя. А Главзапстрой подчинялся Министерству строительства. Иерархия непосредственно на стройке была такая: мастер строительного участка, производитель работ (прораб – для этой должности обязательно требовалось высшее образование), последняя ступень – начальник строительного участка.
В середине 70-х я строил новые корпуса теперь Императорского, а тогда Ломоносовского фарфорового завода. Я был прорабом – поставил тогда себе цель заработать стаж для раннего выхода на пенсию. Нужно было 12,5 лет отработать мастером или прорабом. Мне предлагали повышение, но я отказывался. Отвечал за весь этот объект. А потом даже получил бронзовую медаль на Выставке достижений народного хозяйства. Мы этот корпус ввели в эксплуатацию в 75-м году, к 7 ноября. Тогда же принято было делать стране и партии подарки.
– Как в те времена строили – на совесть?
– После сдачи фарфорового завода я был направлен на строительство фабрики. Фабрика «Рабочий» стояла на проспекте Обуховской обороны. Предполагалось, что там построят новый мост через Неву. И старые корпуса фабрики мешали. Была поставлена задача построить новые в районе будущей станции метро «Ладожская». Там должно было развернуться прядильное производство. Хлопковая пряжа. Как сейчас помню: хлопок получали узбекский, он был плохого качества. Старались получить египетский. Это была огромная стройка. И я ею руководил в ранге начальника участка.
Я пришел в 76-м году. Объект уже был начат – вырыт котлован. И там был начальник участка. То есть нас стало двое начальников. Тот мне сразу не понравился. Сидели мы каждый в своей бытовке друг напротив друга. И постоянно была атмосфера такого двоевластия. Он закажет кран, и я закажу, а дают один. Я так пару месяцев поработал с ним, а потом говорю руководству: отдайте мне всю стройку целиком. Ну они думают: сам дурак, раз просит. Ну и отдали.
– Так как насчет культуры строительства?
– За 24 года работы у меня не погиб ни один человек. А пожары были. В 78-м году у нас произошел крупный пожар. Тогда на объекте уже работали субподрядчики – монтажники и кровельщики. Кровля была мягкая – рубероид, керамзит, стяжка, битум. Они все это загрузили наверх, на последний этаж. А ниже одновременно велось строительство. При этом первый этаж уже был готов, и там уже монтажники приступили к сборке прядильных станков.
Здание главного корпуса было четырехэтажным. Высота – 24 метра. Задумывалась как самая большая прядильная фабрика в Европе. Строительство было на правом берегу недалеко от Смольного.
Станки к нам приходили в разобранном виде – деталями в огромных деревянных ящиках. Каждая деталь – новая, в машинном масле, завернута в бумагу такую типа крафтовой. Монтажники вытаскивали детали, а эту бумагу в масле, брусья от ящиков должны были удалять мы.
– Наверное, эти брусья разбирали по дачам строители?
– Как бы не так! Ящики – отдельная история. Основа ящика – брусья 20 на 20. Брус – шестиметровый. Мне приходилось их сжигать, хотя всем они тогда были нужны для строительства дач. Сжигаю – и прямо обидно. А продать нельзя. Если вывозить, сразу милиция остановит: где документы на брус? А где их взять-то, документы? На эти ящики столько леса уходило! Мне было так жалко жечь это богатство! Но я ничего не мог сделать.
Так вот – внизу монтажники собирают станки, а наверху, на крыше, кровельщики что-то делают, сварщики варят что-то. И вот оттуда частички раскаленного металла упали на эту бумагу. Дело было в воскресенье, выходной, людей на стройке мало. Бумага сразу вспыхнула. А там десятки этих ящиков, которые мы не успели убрать!
– Загорелись коробки со станками?
– Нет, станков, слава богу, там уже не стояло, они все были внутри. А вот бумага, дерево, брусья загорелись. Огонь по этажам пошел вверх и дошел до кровли. А там вспыхнули рубероид, битум. И вот крыша горит!
Пожару был присвоен номер 5 – самый высокий уровень опасности. У меня тогда стажировался комсомольский отряд из добровольцев Ленобласти. Их готовились отправить на строительство БАМа. У меня не хватало рабочих. Я все просил выделить мне еще. Видимо, надоел, и мне вот прислали этих стажеров.
И вот один из них мне звонит домой утром в воскресенье. Я из Автова еду до метро «Площадь Александра Невского», там сажусь на трамвай, еду на тот берег. И вот я еду, а мимо меня пожарные машины мчатся, одна за одной! Не сразу до меня дошло, что едут ко мне. Вот это называется пожар № 5. Когда я приехал, в общем, огонь уже сбили. Я смотрю и думаю: сколько лет мне дадут? И все ли живы? Я сначала зашел с тыла, залез на крышу, смотрю: внизу «скорая», милиция. На последнем этаже от огня даже железобетонные балки погнулись! Одна колонна согнулась! Ко мне потом из Москвы приезжал майор из научно-исследовательского института, кандидатскую писал, все эти погнутые от огня балки фотографировал, ригели они назывались.
В общем, я пошел сдаваться. А стройка у нас была передовая. Впервые на месте изготавливали и ставили стеновые панели, облицованные кирпичом, разработки института Кучеренко. За ходом строительства следили в ЦК КПСС и Ленинградском обкоме. Значимость строительства была очень высокая. Самое крупное прядильное производство в Европе.
Я спустился, вышел. Приехал наш управляющий трестом Черняк Лев Владимирович. А трест у нас был – ордена Ленина. Это редкость. Так-то в Ленинграде трестов штук сто было. Управляющему было уже за 70 лет, он пользовался громадным уважением. Он выходит из своей «Волги». Я к нему подхожу. Хотя на самом деле хотелось бежать оттуда. Я же с ним не каждый день, не каждую неделю или месяц встречаюсь. Но подошел. Он мне только одно сказал: «Ну смотри, чтобы убыток был не больше 300 рублей». У нас корпус – ширина метров 50, длина – 150 метров. Все окна выгорели! А он говорит – 300 рублей.
– Какой на самом деле был ущерб?
– Не знаю. Никто это не высчитывал. Я тогда ничего не понимал. Оказывается, если убыток больше 300 рублей, открывается уголовное дело. И вот мы действовали совместно с пожарниками. Им тоже убытки не нужны были. Потому что иначе – значит, они не доглядели, не уследили, не проверили. Мне главный пожарник говорит: пойдем к нам в часть, посмотрим. А в пожарной части он стал меня водить и показывать: вот тут штукатурка отвалилась, там надо подделать. У меня тогда были в субподрядчиках отделочники. И я им говорю: поезжайте, сделайте все, что надо. Когда у меня потом уже был второй пожар и я в эту часть приходил, так там уже такая красота была! И стены в мраморе.
В общем, составили мы все акты, подписали. Ущерб – меньше 300 рублей. Смешно, конечно! Пламя высотой было метров 50, дым такой стоял! Из Смольного пожар было видно. А тут – 300 рублей. Ну а потом мне привезли просто новые рамы, то, что пострадало, мы заменили, плиты сняли – выбросили. Сейчас это здание все еще стоит. Но проработала фабрика только лет 10. Сразу в начале 90-х она загнулась.
– Большую зарплату получали?
– Моя зарплата тогда была 270 или 300 рублей. Оклад 250 плюс премии. По нашим деньгам это где-то тысяч 100. Зарплата платилась по должности, вне зависимости от объема работ.
– Как раз в это время началось строительство дамбы.
– Да, к строительству приступили в 79-м. Для этого нужно было решение ЦК партии. Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Романов на протяжении нескольких лет специально запугивал Москву огромными убытками от регулярных наводнений. У нас же наводнения часто случаются. Точно помню, было большое наводнение в 67-м году. Тогда затопило Васильевский остров. Я работал тогда на аккумуляторном заводе. И у нас тех, кто с Васильевского острова, в тот день отпустили домой.
Пока я работал на строительстве фабрики, годах в 77-м, 78-м, мне после каждого наводнения звонили из строительного управления и говорили писать акты о чем-нибудь, пришедшем в негодность. Я говорю: «У меня ничего в негодность не пришло. Это же Ладожская – там высоко, не затапливает». А мне говорят: составляй, и все! Может, говорят, у тебя склад металла затопило? Ну я же не такой идиот, чтобы металл складировать там, где подтапливает! Ну а что делать? Какие-то акты составлял, что доски там промокли или еще чего-то.
Таким образом Григорий Романов подстегивал решение о строительстве дамбы. Эти акты собирали в обкоме и потом отчитывались об убытках. И все-время Севкабель ставили на первое место: вот, опять его затопило, опять пропал кабель! Ясно, что туда звонили в первую очередь – они как раз в зоне подтопления находились.
– Так у них действительно были большие убытки?
– Тут все не так однозначно. Конечно, с одной стороны, если ты знаешь, что тебя всегда затапливает, так можно как-то подготовиться. Этот кабель куда-нибудь убрать, на эстакады сложить. Хотя, может, там этого кабеля уже столько было, что никаких эстакад не хватало. Как на Кировском заводе в начале 80-х, когда я там работал. Там столько было этих тракторов «Кировец», что они только что в проездах не стояли! А так везде, в каждом закутке, везде, куда трактор влезал, он обязательно стоял. Потому что их никто не покупал, их было столько, что отправлять их уже было некуда. И все равно делали еще!
Команда составлять акты об ущербе шла по линии материально-технического снабжения. У нас управление было на улице Ломоносова. А склады – вокруг: в Мучном, Апраксином, еще где-то. Все – в подвалах. Есть склады материалов и конструкций. А так в центре в подвалах держали инструмент, спецодежду, канцелярию. И их всегда тоже в первую очередь затапливало. Как в Неве уровень воды поднимется, канализация работать перестает, и сразу все идет в подвалы. Там-то с удовольствием списывали все на свете! Снабженцы – это публика такая, они своего не упустят. У них даже была обязательная десятина. Когда я со склада получал сапоги, спецодежду, еще что-то, мне всегда привозили без одной десятой. А начнешь возмущаться, так обвинят в скупердяйстве: «Ну что тебе, ватника жалко, что ли?»
– Легко было подниматься в те времена по карьерной лестнице?
– Мой карьерный рост прекратился – я еврей, евреев тогда в партию не брали, а без партии – никуда.
– А на каком этапе забраковывали пути к КПСС?
– В 82-м году я был и.о. главного инженера строительно-монтажного управления. И мне парторг говорит: «Чтоб вас утвердили главным инженером, давайте в партию вас примем». Я говорю: «Ерунда, с 73-го года, после арабо-израильского конфликта, евреев в партию не берут». А парторг отвечает: «Это мой вопрос». И меня действительно приняли в партию на бюро нашей организации, я прошел партком треста, ну а дальше – оформление документов в Московском райкоме. Парторг меня привел. Мне говорят: пишите заявление, вот вам образец. Я написал заявление не по образцу, а в свободной форме, сохранив канву. Я еще запомнил – там тишина в коридорах райкома, все девки в черном. Она прочитала заявление, говорит: «Что вы написали? Пишите по образцу!» А в образце – официоз, сплошные канцеляризмы, пафос: про передний край и прочая ахинея. Она говорит: переписывайте по образцу. Ну что делать – переписал.
А потом время проходит, меня все не вызывают. Однажды приходит парторг бледный и говорит: Инберг, сволочь, Костя, узнал, что ты подал заявление в партию и написал на тебя кляузу. А я этого Костю уволил до этого. Он все равно потом в Канаду уехал, а тут – нет, решил мне насолить! В общем, из-за него меня в партию так и не взяли. И я теперь спокойно всем говорю, что в КПСС никогда не состоял.
– Что-нибудь расстраивает вас в вашей строительной карьере?
– В 85-м году мы били сваи для одного из цехов Севкабеля. Нам мешал забор, нужно было его разбирать. А в составе забора была старинная часовня. Я не знал, что делать. Часовня уже была закрытая, часть ее уже была разрушена – там, где вход. Сама она была малюсенькая, метров 5 квадратных, внутри ее ничего уже не было. В общем, мне пришлось взять на себя грех снести ее. Никто мне и слова не сказал, никто даже не заметил. Но самому мне было неприятно. А что делать? У меня рабочие, им нужна зарплата. Они только и рады были ее снести. Сомнения только у меня были.
– Почему вы так и не смогли поучаствовать в строительстве дамбы?
– В 79-м году началось строительство дамбы. Начальником строительства был назначен Юрий Севенард. Но он тогда еще заканчивал Нурекскую ГЭС. Здесь управлял главный инженер, который приехал из Казани. Начали строительство с двух сторон – с Бронки и Горской. По телевизору это преподносили с пафосом, фанфарами. И я поехал в Бронку, посмотреть, что там происходит. Было уже холодно, снег. Я все там обошел. Все, что нашел, – вагончик и несколько поваленных деревьев.
Я расстроился, но все равно поехал к главному инженеру на Звенигородскую попроситься на работу. А он мне говорит: обком партии запретил брать питерских инженеров на строительство. И действительно, инженеров и рабочих потом свозили со всей России. В районе Пионерской им специально построили несколько жилых домов, и они переехали сюда из своих захолустий в отдельные квартиры, которых коренные ленинградцы ждали десятилетиями! Так я и не принял участия в строительстве дамбы. Было обидно.
Олег Мухин
