«Моя жилищная история» – так называется только что вышедшая книга, составленная научными сотрудниками Социологического института РАН Татьяной Протасенко и Олегом Божковым. В 2016 году социологи с помощью журнала «Город 812» объявили конкурс автобиографий «Моя коммунальная квартиры». Но быстро поняли, что надо расширить тематику и говорить не только о коммунальных квартирах, а в целом о жилищных историях. Лучшие жилищные биографии и составили эту книгу.
Редакторы-составители тоже в ней поучаствовали – предлагаем вашему вниманию фрагменты воспоминаний социолога Татьяны Протасенко. Ее жилищная история – это Чита, Окуловка, Ленинград, замороженное молоко, самогон из конфет, ленинградские эксгибиционисты, антиклопиные войны и многое другое.
Жилье по статусу. Чита.
Отец мой был военным. До войны моя семья занимала две комнаты в трехкомнатной квартире по адресу: Ленинград, улица Маяковского, д. 1. Однако на момент начала войны отец, мама и брат (он умер в эвакуации в 1943 г.) жили в Выборге в индивидуальном доме, реквизированном после окончания финской войны. Оттуда отец ушел на фронт. А мать отправилась в эвакуацию.
В 1945 г. мой отец был комиссован и отправлен служить в город Красноярск. Там в 1946 г. родилась я. Через год семья переехала по очередному месту службы отца в город Читу. Собственно, оттуда и начинается моя жилищная история.
Дом, в котором мы жили в Чите, находился практически в центре. Улица то ли Калинина, то ли Куйбышева. Это был добротный дом этажей в пять-шесть, который, похоже, строили пленные. Не знаю – какие пленные – японцы или немцы… Дом был большой. Буквой «Г». Это был ведомственный дом, для высокопоставленных военных. Причем он имел секции – для более низкого комсостава и для более высокого. Мой отец, будучи подполковником, получил двухкомнатную квартиру на втором этаже. Что мне там нравилось и запомнилось, так это наличие балкона. Я очень любила бросать бумажки на головы прохожих.
Чита. Жилой дом на углу Калинина и Ленинградской. Начало 1960-х. Фото из архива газеты «Забайкальский рабочий».
Года через полтора отца повысили до полковника. И мы переехали в более просторную квартиру, тоже двухкомнатную. Но без балкона, что меня расстроило. Квартира состояла из огромной гостиной – метров 35 – так я думаю сейчас. И спальни – метров 12, где спали я и моя тетка (по матери), которая к тому времени приехала к нам, чтобы помогать нянчиться со мной. Кухня была метров 15, туалет и ванна – раздельные. Вся квартира обогревалась посредством батарей – называлось центральным отоплением, и это было большим достижением. Однако в кухне стояла маленькая плита, которую можно было топить дровами.
На Новый год у нас всегда ставили огромную сосну. Видимо, потому, что елей в тайге вокруг Читы было мало. Именно поэтому для меня одним из главных удивлений в Новом году в Ленинграде, когда мы туда вернулись, было присутствие ели, а не сосны.
Два раза в неделю к нам приходил огромный бородатый мужик и доставал из мешка кругляши замерзшего молока. Молоко там, как правило, частники продавали замороженным. Этого мужика я и боялась, и всегда ждала. Потом я узнала, что он был потомком ссыльных еще с царских времен.
Во дворе находились сараи, каждая квартира имела свое отделение. Там стояли мешки с замороженной рыбой (деликатесом был омуль) и птичьи тушки – в частности, тетеревов и глухарей. А еще в квартирах, как правило, были мешки с кедровыми шишками.
Кстати, обои на стенах в квартирах в Чите были непопулярны. Стены были окрашены, как правило, масляной краской. Бумажные обои я увидела впервые в Ленинграде.
Провинция. Деревянные избы
Читинский период закончился, когда мне было пять лет с небольшим. Мой папаша обладал весьма язвительным характером и за это поплатился. Вроде бы на пленуме обкома КПСС он раскритиковал тогдашнего первого секретаря читинского обкома Воронова. И через день стало ясно, что отцу надо уносить ноги. Мы собрались буквально за несколько дней и поехали в Москву искать справедливости. Ехали, по-моему, шесть или семь дней.
Справедливости отец не добился, и нам пришлось поехать жить к родственникам моей мамы. Это была Окуловка Новгородской области. Небольшой поселок – железнодорожная станция. Фактически мы там скрывались. В советские времена одним из результативных способов уйти от тяжелой длани государства было сменить место жительства.
В Окуловке я оказалась в совершенно другом жилищном пространстве.
Дома, в которых я жила, были бревенчатые, либо на четыре окна, либо на три по фасаду. Зачастую в четырехоконных домах жили по две семьи, дома имели внутреннюю перегородку. Главное пространство – кухня с печью. В больших домах – печь на две семьи.
Очень популярен был самогон. Его варили из конфет. Были в то время так называемые подушечки – дешевые сладкие конфеты. Самогона варили много и хранили в огромных бутылях, как правило, из-под керосина, под кроватями. Эти бутыли приносили с работы, где трудились многие мужчины, – то есть с железнодорожной станции.
К дому был пристроен сарай. Он играл роль хлева, где семья держала коз или коров, а также свиней, либо птиц, в основном кур или уток, гуси присутствовали реже. В начале 1950-х, особенно после постановлений Н. Хрущева по поводу личного подсобного хозяйства, когда многим пришлось от коров отказаться, козы приобрели большую значимость.
Между сараем-хлевом и жилыми помещениями находился туалет. Это была выгребная яма с деревянной надстройкой, где внутри было так называемое очко. Конечно, это были холодные туалеты, назвать их туалетами, впрочем, нельзя – это уборные, поэтому засиживаться там не хотелось. Весьма популярны для детей были горшки. Вода, естественно, в доме отсутствовала. Колодцы, как правило, в огородах имелись. Но качество воды было плохое. Воду из колодцев использовали для полива растений. Для питья и приготовления пищи предназначалась вода из колонок. Детям вменялось в обязанность носить воду из колонки домой. И покупать хлеб. Мы стояли в очередях, покупали буханки, несли домой, особенно вкусным был так называемый железнодорожный хлеб из их пекарни.
Особое место тогда в домах занимали иконы. Не помню ни одного дома, где бы их не было. В некоторых домах были одна-две иконки. В некоторых целый иконостас.
Утром и вечером бабушка, мои тетки регулярно читали молитвы, крестились тоже часто, когда садились за стол, в других разных случаях. В самой Окуловке церковь была закрыта в 1930-е гг. Однако мои родственники и другие жители Окуловки ездили практически на все церковные праздники в сохранившиеся церкви в деревне Перетно и городе Боровичи.
Хотя отношения собственно моей семьи с религией были сложными. Мой отец, когда работал в Окуловке в 1930-е гг., входил в комиссию, результатом которой стало закрытие в Окуловке церкви. (Потом в помещении церкви находился кинотеатр, в который я ходила, а затем плавательный бассейн. Церковь была огромной, выстроена в начале ХХ века и поэтому годилась для таких нужд. В 1980-х ее вновь открыли как действующий собор.) Тем не менее моя бабушка как-то примирила в себе этот факт, когда мой будущий отец посватался к моей маме. Мои будущие родители благополучно поженились. Но венчания не было. Я была крещеная, но, похоже, тайным образом. И до того, как приехала в Окуловку, не видела икон, не умела даже креститься. Бабушка стала активно учить меня этому.
Коммунальные квартиры. Ленинград
В начале 1952 г. у моего отца наметились какие-то положительные сдвиги во взаимоотношениях с властью, и он решил переехать в Ленинград.
Когда отец ушел на фронт, а мать с моим братом (умершим в 1943 г.) оказалась в эвакуации, квартиру в Ленинграде на улице Маяковского, д. 1 поставили на бронь. То есть квартира сохранялась за квартиросъемщиками. Причем в ту пору ведь не было частной собственности, но за квартиру надо было платить какую-то сумму. В 1945 г. отец приехал на работу в Красноярск и получил там жилье. Но жилплощадь в Ленинграде была закреплена за ним и была на брони. Однако тут возникли проблемы. Окуловские родственники, которые время от времени жили в этой квартире, платили за нее нерегулярно, образовался долг. Бронь ликвидировали, жить в этой квартире мы не могли. Поэтому, когда мы вернулись в Ленинград, начались какие-то судебные дела – и мы сняли жилплощадь в этом же доме – маленькую комнату в огромной коммунальной квартире на третьем этаже. Это было мое первое впечатление о коммуналке, потом я навидалась их в огромном количестве.
Потом жизненный путь моего отца опять сделал зигзаг.
Он оформился на должность управдома, под началом которого были дома 106, 108, 110, 112 по Невскому проспекту. И мы переехали жить во внутренний двор дома 108 по Невскому проспекту. Очередное жилье представляло собой комнату метров 18, рядом с Красным уголком площадью метров в 35 метров, на первом этаже двухэтажного флигеля. В те времена во многих домах были такие Красные уголки, хотя и не везде. Там работали кружки кройки и шитья, вышивки.
Со стороны Невского в 12 часов ночи ворота всегда закрывались. И чтобы попасть во двор, надо было звонить дворнику или стучать – иногда достаточно долго. В то же время все знали, что двор был проходным и выход на улицу Восстания никак не перекрывался.
В то время (в 1950-е гг.) в Ленинграде было достаточно много всяких маргиналов, несмотря на жесткие меры со стороны милиции. Так, фактически было запрещено нищенство. Нищих я практически не помню. Однако разного рода сексуальных маньяков, педофилов и эксгибиционистов было немало. Дети во дворах, включая меня, с ними неоднократно сталкивались. Однако нас спасали строгие предупреждения родителей о запрете общения с незнакомыми людьми и то, что дети в то время во дворе редко гуляли одни. Всегда они клубились стайками – разновозрастными и разнополыми, и вырвать кого-то одного из этих компаний было трудно.
В первом дворе со стороны Невского находился кинотеатр «Нева». В тот период, когда я там жила, все сходили с ума по «Тарзану».
Понятно, что не совсем такая афиша висела в ленинградских кинотеатрах.
Осенью 1953 г. отцу взамен пропавшего жилья по брони дали комнату в коммунальной квартире по адресу Невский проспект, д. 96-1, второй этаж, вход с Невского. Главное удивление – звонок в квартиру, рядом с которым находился список жильцов – в нем указывалось, сколько кому звонков надо звонить. Поскольку мы въехали последними, нам нужно было звонить пять звонков. У некоторых звонки были индивидуальные. Телефона в квартире не было. Огромная кухня. Метров 40. Но туалет один. (Кладовки и ванная выгорожены из кухни.) Ванна недействующая, однако в ней стояла маленькая буржуйка, которую мы впоследствии освоили. Топили. Получалась горячая вода. Потом в конце 1960-х поставили газовую колонку – это было уже совсем роскошно, и мы перестали ходить в общественную баню. Общественные бани, которые мы посещали, располагались на Пушкинской улице. Пикантность ситуации в банях заключалась в том, что иногда мы в голом виде сталкивались со своими учительницами, которые тоже ходили в эти бани.
Прихожая в квартире была огромной – метров 35–40. Там стояло много нашей старой мебели: шкафы, столы, а еще мы привезли старинный сундук, который путешествовал с моими родителями по всему Советскому Союзу. Очень жаль, что, когда переезжали из квартиры на Невском в отдельную на Васильевском острове, мы этот сундук бросили. Так же, как бросили все наши соседи старинные шкафы и другую мебель. Ибо в 1960-е гг. пришла мода на современную мебель. Теперь она кажется страшной и убогой. А нам тогда казалось это красивым и модерновым, похожим на нечто западное. И мы бросали старую мебель. Когда я думаю о том, почему так случилось, мне кажется, что это связано с тем, что тогда еще ценность личных воспоминаний, семейных историй, биографий не осознавалась. Формула «Отречемся от старого мира» была в цене.
Под нами находилось кафе «Ленинград». Во времена НЭПа оно называлось «Бристоль». В 1960-е гг. кафе было популярно среди командированных – ведь рядом находился Московский вокзал.
Объявление из газеты “Вечерний Ленинград”, 1956 год. Источник: www.citywalls.ru
В этой комнате мы прожили около 10 лет. Состав жильцов в квартире был чрезвычайно разнообразным. Рядом с нами жила доцент Технологического института. Она принадлежала к большому еврейскому клану. У нее было много сестер и других родственников, которые постоянно приходили к ней в гости. В квартире жила еще одна многопоколенная еврейская семья, к ним часто приезжали родственники из Украины. Глава семьи работал мясником на Кузнечном рынке, сын был инженером, который получил контузию на войне, и время от времени у него бывали нервные срывы. И тогда все жильцы, а не только его маленькие дети и жена, старались не попадаться ему на глаза. В комнате площадью 15 м2 жила многодетная семья рабочего с пятью детьми,
В комнате рядом поселилась сестра владельца дома и племянник – сын умершего родственника. Это была странная пара. Племянник преподавал труд в одном из ПТУ, а сестра – очень красивая, надменная, аристократичная, бесконечно раскладывала пасьянсы. Она была к тому времени реабилитирована. Не работала и из комнаты выходила редко. Вскоре они уехали. Получили жилье в связи с реабилитацией…
Еще в квартире жила бездетная пара. Очень интересная. Муж – красавец-старик, с шикарными усами, бывший гусар. Жена – бывшая дворничиха. Она работала дворником во дворе нашего дома всю войну. После войны стала фактически частными предпринимателем – стирала белье соседям. И в кухне постоянно гладила выстиранные вещи. Зачастую там была невероятная жара. Вообще говоря, квартира была очень теплой. Толстые стены. Батареи – центральное отопление. Крепкие рамы на окнах и очень высокие потолки.
Вид на улицу Маяковского от Невского проспект. 1963 г. Источник: www.citywalls.ru
Были дежурства – одна неделя дежурства равнялась одному человеку, жившему в квартире. Обязанности – ежедневная уборка: подмести, почистить газовые плиты (их было две, и конфорки не были закреплены. Если они были свободны, можно было пользоваться всеми), вынести ведро, покормить кошку. Кошку кормили хорошо, а не объедками, – собирали, если точно вспомнить, копеек двадцать с человека на неделю.
Целая эпопея была с выносом ведра – ведь у нас был только выход на Невский проспект, а большинство жителей квартиры, в том числе неработающих, почему-то готовы были вынести помойку лишь вечером. И это было целым спектаклем. Я его очень любила – выйти вечером, когда по Невскому фланируют разные люди, и с ведром прошествовать мимо них во двор. Вообще говоря, наша квартира жила довольно дружно – в суп не плевали, скандалов сильных не устраивали. Даже одно время во время Пасхи пекли общие куличи, причем в этом действе участвовали и представители еврейского клана.
Любопытным зрелищем было явление накануне праздников в квартиру полотера. Полы в квартире, надо сказать, были в виде хорошо сохранившегося паркета. Натертый паркет выглядел очень прилично достаточно долго.
Еще одна особенность нашей квартиры – наличие клопов. Этот вид тварей, как и новогодние елки вместо сосен, впервые я увидела, только начав жить в Ленинграде в коммунальной квартире. В Сибири клопов нет. В доме на Невском, 96, это было стихийное бедствие. С этим явлением, конечно, боролись. Так, наш квартуполномоченный время от времени объявлял: сегодня гоним клопов. Надо было, чтобы участвовали все, потому что клопы активно переползали из одной комнаты в другую. Мы все сыпали дуст и всякие другие антиклоповные средства. Запах был жуткий, но выветривался быстро. Несколько месяцев клопов не было. Потом они опять появлялись. Одновременно провести антиклоповную процедуру во всем доме было невозможно, хотя мы и пытались. Несмотря на провозглашенный в то время коллективизм, он в умах и поведении жителей страны отсутствовал.
Когда в начале 1975 г. мы переезжали в новую квартиру, то не без страха по поводу клопов оставили старую мебель, купили новую. А ту, что взяли с собой, тщательно продезинфицировали – и в новом жилье клопы не появились.
В 1961–1963 гг. в квартире начались изменения. Во-первых, появился телефон. Тут порадел мой отец, воспользовавшись некоторыми своими привилегиями. Телефон он отдал фактически в пользование жильцов всей квартиры. Потому что было ясно: если телефон будет только наш, к нам будут ходить и просить позвонить остальные жильцы.
Кстати, телефон-автомат присутствовал в нашем подъезде с конца 1950-х. Эта практика существовала в Ленинграде – общие телефоны находились не только в отдельных будках, но и в подъездах жилых домов. Такие телефоны создавали определенную общественную среду в подъезде вокруг телефона. У нас постоянно кто-то находился в подъезде на первом этаже.
Одно время в наш подъезд (а он никогда не закрывался) повадился ходить эксгибиционист. Днем он пугал детей и женщин, обнажая свое «богатство». Дети об этом явлении говорить взрослым боялись. Наконец, какая-то женщина написала заявление в милицию. Там сначала отнеслись к этому равнодушно. Но она привлекла учителей и родителей. Не знаю, что предприняла милиция, но эксгибиционист пропал. Однако все равно в подъезде мы ходили с опаской. Даже днем.
Наконец, про новый состав жильцов. Сначала уехали родственники владельца квартиры. Они получили новое жилье как репрессированные. В их комнату въехала семья пенсионеров с внуком, к тому же время от времени с ними проживал сын – жуткий алкоголик и хулиган. Напившись, он бил своих родителей. А мы, соседи, «сажали» его за это на некоторое время. Возвратившись, он, как ни в чем не бывало, продолжал жить как жил. Пил, но был довольно безобиден.
Получила новое жилье и многодетная семья. В их комнату въехала тихая вдовушка лет 50. Со временем обнаружилось, что вместе с ней въехал ее сердечный друг, который почему-то очень боялся быть обнаруженным соседями. Сидел тихо. В туалет ходил глухой ночью, а днем добирался до туалетов Московского вокзала. Большая еврейская семья совершила интересный размен-обмен. Выписали из Украины сестру жены, глава семьи развелся со своей супругой, женился на родственнице с Украины, она прописалась в нашей квартире. Стало фактически три семьи. Они встали на очередь, потом как-то долго менялись по обменной жилищной цепочке, и в итоге в их две комнаты въехали еще две вдовушки – экономист и бухгалтер. Одной было уже за 60. Другая была веселая вдова, регулярно менявшая обожателей, но добрая и благожелательная к соседям. Именно у нее в 1961 г. появился в нашей квартире первый телевизор. Эта наша соседка приглашала на телевизор всех соседей.
Вообще, когда читаешь о житье-бытье в коммунальных квартирах, всегда натыкаешься на типичную картину. В каждой коммунальной квартире были свой алкоголик, многодетные семьи, тихие интеллигентные старушки, громкоголосые «организаторы» из бывших военных или чиновников…
В конце 1968 г. – начале 1969 г. наконец случилось улучшение (расширение) жилищных условий в нашей семье. Умерли один за другим прачка и ее муж-гусар. В то время была практика: если в коммунальной квартире освобождалась комната, то на нее могли претендовать жильцы этой же квартиры, если они могли предоставить документы, по которым претендовать на дополнительную жилплощадь были основания. И мы эту комнату получили. В ней поселилась я – это было автономное счастье еще и потому, что я могла приходить и уходить из дома, когда мне заблагорассудится, делать, что хочу…
Тот мой старый дом сейчас изменился. Закрылось легендарное кафе «Ленинград». На двух этажах теперь находится бургерная – «КФС». Подъезд, выходивший на Невский, закрыли. Кто живет сейчас в моей старой квартире, я не знаю. Но рамы на всех окнах новые.
Так выглядит этот доv сейчас. Источник: yandex.ru/maps
Татьяна Протасенко
