Сейчас народу почему-то кажется, что из СССР все стремились уехать самыми разными способами. Может, потому что Довлатова прочитали. Или Бродского. Так вот: никто не уезжал. Хотя бы потому, что уехать не было никакой возможности, если ты не еврей. Или не выходишь замуж за иностранца. Но даже евреи уезжать не всегда хотели.
Про евреев
Вот у нас в «Лениздате», где сидели все ленинградские газеты, не уезжал никто. Потому что евреев до перестройки в ленинградских газетах не было. Это только когда перестройка случилась, обнаружились евреи. До этого в редакциях вообще евреев не было.
Вернее, были – по одному. Каждой городской газете разрешено было иметь по одному еврею. В «Смене» был Нейштадт, в «Ленправде» – Фельдт, в «Вечерке» – Гриншпун. В «Ленрабе» – еврей Севастьянов. Но они никуда уезжать не собирались.
Да и правильно, что там делать: профессии нет, языка нет.
Ехали писатели – это да. Как Марамзин, к примеру, после 9 месяцев тюрьмы.
Про Довлатова
Если уж и уезжали из Союза, то не за туманом и не за деньгами. Исключительно от тоски.
Вот нас было четверо – девушек, которые дружили вместе: я, Колоярова, Невзорова и Довлатова.
Из нас четверых уехала только Довлатова. Из книжек Сережи Довлатова выходит так: Лена решила уехать, а он и понятия не имел. Все было не так. Довлатов был в курсе и даже этому помог, когда не мог никто.
Тогда для того, чтобы уехать, надо было получить разрешение от родственников – что они не возражают, что дочь или сын решили покинуть советскую родину. У Лены Довлатовой отец погиб на фронте. А у мамы это разрешение никак добыть не получалось. Мама не всегда понимала, о чем ведут речь. Наконец, Довлатов взял поллитру, поехал и получил эту бумагу.
И вот Лена Довлатова поехала: она, дочь Катя, две сумки и два чемодана.
И целая куча льняного постельного белья. Кто-то Лене Довлатовой сказал, что только это удержит ее на плаву в капиталистическом мире.
И вот оба ее чемодана были набиты постельным бельем. Но то ли в Риме, то ли еще где в Италии это белье у нее украли. В результате она приехала в Штаты уже безо всякой финансовой поддержки.
И сняла там квартиру, куда потом приехали собака Глаша, Нора и сам Сережа. Ту самую квартиру, где сейчас музей Довлатова. Она до сих пор в ней живет. Вот какое постоянство. По-моему, из тех людей, что все-таки из СССР уехали, если мерить так, как здесь привыкли, никто, кроме Лены, не стал там жить лучше, чем он жил бы здесь.
Итак, выезжали в Израиль. Но до Израиля не доезжали. Мысль о том, что надо жить в Израиле, никому в голову не приходила. Обычно долетали до Италии, а потом перебирались в Штаты. А если уж ехали в Израиль – то только за лечением.
Про родственников
Я уехать никогда не хотела, хотя родственники за границей у меня были. Но мы не касались этого обстоятельства, потому что начиная с 1940 года все связи с ними прекратились.
Мама мне говорила: ничего страшного, что все думают, что ты еврей. Гораздо хуже, если будут думать, что ты немец. После войны о немцах будут помнить очень долго. У нас в доме даже сказать, что ты немец, было нельзя.
Надо отдать должное советской власти, ни за каких родственников она меня ни разу не беспокоила. Кстати, до советской власти мальчики из нашей семьи в 18 лет ездили на родину предков в Швейцарию – посмотреть, как там. Возвращались назад и говорили: там совершенно невозможно жить – они сосиски варят, а воду не выливают и что-то еще с ней делают.
Всех мальчиков перебили в Первую мировую, они за русскую армию воевали. Поэтому когда началась война 1941 года, нам не о ком было печалиться.
Про замуж
Если ты не еврей хотя бы по бумагам, возможность уехать была только одна – выйти замуж. Этот шанс на моей памяти использовал только один человек, хотя он-то как раз и был еврей, мог уехать проще. Сережа Саульский. Он женился на француженке. Здесь он мог жениться на более симпатичной девушке. Но он решил, что француженка ему даст больше возможностей. И уехал.
Но скоро понял, что смысла жениться на этой француженке не было, кроме как за тем, чтобы продемонстрировать старым советским знакомым свое повышенное благосостояние: джинсы, плащ, коньяк «Камю», свободный французский. Чтоб знали.
Сейчас вывешивают в Фейсбуке фотографии – чего ели, где были. А тогда такой возможности не было. Чтобы показать все это, надо было ехать обратно в Ленинград.
Он и приехал. Здесь ему дали трубой по голове и сняли джинсы.
Про имущество
Когда ты уезжаешь из страны насовсем, надо что-то делать с нажитым имуществом. В СССР с этим дело было плохо, потому что имущества было мало, из дорогого – разве что машина, но она была у единиц, а квартира была государственной. Ее продать было нельзя. Квартиры можно было только менять. Причем меняться с родственниками не разрешали.
И вот когда люди уезжали, они должны были найти таких порядочных людей, которые, с одной стороны, не вызовут подозрений у начальников в Жилобмене, а с другой – отдадут деньги.
Менять квартиру в то время можно было только на жилье равной площади. Всё советская власть учитывала, одно только не учитывалось – это район. Что Петроградская сторона, что улица Савушкина – никакой разницы. Можно было поменять улицу Жуковского на Купчино. Или набережную Карповки на Дачное. Это и давало возможность для выгодного обмена.
Но квартирный вопрос, как известно, всех портит. И даже когда отъезжающие находили очень порядочных людей и даже начинали с ними дружить, им не удавалось сохранить с ними добрых отношений. Обязательно кто-то кому-то чего-то не доплатил, как бы не поняли друг друга. И тот, кто оставался, был даже горд, что всю душу вымотал отъезжающему. Перемены в людях происходят порой совершенно потрясающие.
Так что большинство покидало СССР без денег. Из известных мне уехавших только одни, продав квартиру и машину, смогли набрать 15 тысяч долларов. Но это было уже в начале 90-х, которые совсем другая история.
С собой можно было взять мало чего. А иногда и вообще ничего.
Большой поэт Лев Лосев, уезжая, боялся, что у него там, на чужбине, не будет советской поэзии. То есть за Мандельштама он не опасался. Но считал, что Маргариты Алигер он там не найдет.
Компьютеров, флешек и Интернета тогда не было. Поэтому близкие Лосева носились по городу и доставали большую серию поэзии.
И Лосев увез Алигер с собой. Ему повезло. Потому что мог попасться таможенник, который бы Алигер не выпустил из страны. Были случаи, когда таможня доставала все вещи из чемодана и ничего не пропускала. И никто из отъезжающих не рисковал скандалить и не идти на самолет.
Это – известная картинка по поводу отъезда Льва Лосева, прощальная. Еще Довлатов и даже Лена Довлатова (в центре снимка, в профиль) в Ленинграде. Вроде 1978-й год. Если бы Лосев (в верхнем ряду, в свитере в полоску и в очках) не уехал, книжку первую ему пришлось бы ждать лет двадцать. Как оставшемуся дома Владимиру Уфлянду. Он на картинке рядом с Леной, в обнимку с Лосевым младшим.
Но не все таможенники были такими зверями. И отъезжающие знали, какой таможенник добрый, а какому лучше не попадаться. Знали, когда чья смена работает. И пытались подгадать свой отъезд под добрую смену.
Наши, например, вывезли картину Кабакова. Это был портрет поэта Сосноры. Мы дружим с Соснорой, а он дружит с Кабаковым. И вот этот подаренный Соснорой портрет и решили взять с собой.
А тогда здесь никто особо не знал, кто такой Кабаков, это сейчас каждый понимает, что он большой художник.
Портрет Сосноры – это пастель варианта криво-косо, желтое-голубое. Бумажка не ах. «Что это?» – спросил таможенник. «Ребенок нарисовал». Таможенник кивнул: действительно, только дети так рисуют.
Но попалась бы другая смена, могла бы и детский рисунок отнять.
Про паспорт
Советская власть забирала у отъезжающих паспорта. Но почему-то забирала их всегда неожиданно. И в разных местах. Не было такого, что надо было куда-то принести и сдать паспорт.
Я помню два случая, когда милиционеры останавливали собравшихся уехать за неправильный переход улицы, брали у них паспорт и больше отъезжающие этого паспорта не видели. Вот какие странные истории происходили. Совет: никогда не выпускайте из рук паспорт.
Но еще раз скажу: я ни разу не видела человека, который хотел бы уехать насовсем. Хотели ездить. Но для того чтобы ездить, надо было быть Евтушенко. Вот Виктор Голявкин выпускал книгу за книгой. Всё, что писал, – всё издавали. Но его никуда не пускали.
А чего боялись?
Ирина Чуди
